Небольшая, но остросюжетная история представляет собой путешествие сразу в двух измерениях. Фабула этой роуд-стори — поездка на стареньком трейлере по Германии, от Рейнхардсвальда до Альп. Юная девушка Паула, переживающая потерю младшего брата, неожиданно для себя соглашается сопровождать старика Гельмута, везущего урну с прахом своей любимой в Южный Тироль. А невидимый глазу путь души героини — от отчаяния к целеустремленности — запечатлен в ее внутренних монологах, обращенных к брату. В начале каждой главы этот путь изображен в виде траектории движения со дна Марианской впадины, которая олицетворяет глубину горя.
Дидактический характер текста — его слабая сторона. Перед нами клиническое описание состояний человека от момента, когда он только узнает о смерти близкого, до преображения в финальных эпизодах книги, когда перед нами уже совсем другая Паула — целеустремленная, спокойная, поддерживающая родителей. Полностью скрыть голос психолога, комментирующего читателю эту историю, писателю не удается. Но если изначально знать, что «Марианская впадина» — дебют, а ее автор — биолог и научный журналист, блогер и консультант в области смерти и горя, то становится просто интересно наблюдать, как нон-фикшен с помощью юмора и сюжетных перипетий превращается в художественную литературу.
Этот исторический роман о судьбе женщин в древних Помпеях написала Элоди Харпер. Богатый журналистский опыт и давний интерес к Античности помогли ей с точностью воссоздать жизнь обречённого города за пять лет до извержения Везувия.
Амара выросла в Афидне в семье врача и мечтала о светлом будущем. Но внезапная смерть отца повергла их с матерью в нищету. Теперь она рабыня в борделе «Волчье логово», а её тело принадлежит мужчинам, которых девушка презирает.
Постепенно мы лучше узнаём Амару и её подруг по несчастью: рождённую в рабстве, но смелую и решительную Викторию, Крессу, которая родила сына в неволе и была вынуждена его отдать, Беронику, влюблённую в своего надсмотрщика, Дидону, которую выкрали из семьи и заставили быть проституткой.
Роман честно и без прикрас показывает суровую жизнь «волчиц»: голод, насилие, несвободу. Но несмотря на мрачные обстоятельства через него проходит нить надежды, юмора и женской дружбы. А в центре сюжета оказывается умная и амбициозная героиня, решившая вернуть себе свободу – несмотря ни на что.
Это давно не секрет: современная японская литература развивается благодаря женщинам. Именно в их прозе обнаруживается необычайная смелость интонаций, готовность разговаривать о том, о чем, казалось бы, разговаривать не принято, — именно их проза открыта эксперименту, жанровому сдвигу, камерной революции стиля.
Показательно? Более чем. Если двадцатый век одарил нас россыпью гениев-мужчин — пантеоном японской дзюнбугаку, ее, стало быть, фундаментом, — то век двадцать первый заявил: теперь балом правят женщины. Мужчины все нужное сказали, отрепетировали. Камертон улавливает иные частоты.
Ёко Огава — один из ключевых сегодня голосов японской литературы. Человек причудливой биографии — воспитана в синтоистской секте, окончила, как и Мураками, престижный университет Васэда, с религиозностью никак не вяжущийся. Она собрала целый урожай литературных премий и плотно утвердилась в каноне. Пишет же — предельно разное: сюрреалистические ужасы, меланхолическую эротику, эгобеллетристику, и, разумеется, тихую, под стать ей самой, реалистическую прозу.
Обычно я читаю с планшета. Планшет у меня старенький, в библиотеке намешано что угодно, и все без опознавательных знаков. Бывает, хочешь открыть одно, а получается совсем другое.
Вот так поначалу показалось и на этот раз: вместо «Стража порядка» коварная машинка, должно быть, подсунула мне новый роман Кирилла Рябова. Очень уж похожи завязка, погружение в сюжет с первой сцены, подчеркнуто упрощенный язык и бытовое мышление героя.
Утром Эрих обнаружил, что мать умерла.
Он стучал в ее комнату, звал, она не откликалась. Дверь была на задвижке. Раньше она была без задвижки, несколько лет назад мать сказала Эриху, чтобы он привинтил задвижку. А то вечно все входят без спроса, сказала она, хотя, кроме Эриха, к ней некому было входить. Эрих купил и привинтил задвижку — маленькую, как мебельный шпингалет. Он знал, что рано или поздно придется ее вышибать. Теперь это время пришло.
По сравнению с букеровскими лауреатами последних лет Стюарт очень традиционно подошел к созданию книги, без какой-либо игры с текстовой архитектурой. Предыдущие авторы были плюс-минус экспериментаторами, использовали повествовательные трюки: Джордж Сондерс скрещивал постмодернистскую пьесу с исторической хроникой; Анна Бернс транслировала удушающий абсурдизм через монолитные, редко прерываемые абзацы; Бернардин Эваристо запомнилась переливчатым пограничьем между поэзией и прозой. Не забудем и Маргарет Этвуд с сиквелом «Рассказа служанки», где жанр антиутопии в записках усложнен тремя рассказчицами.
«Шагги Бейн» возведен на почве привычного психологического реализма, но корнями уходит в темную шотландскую прозу, известную пестрыми диалектами, саркастичным злоречием, депрессивным настроением и конфликтным чувством национальной неустроенности. Местами тут всплывают упаднические флэшбэки юности из ранних произведений Ирвина Уэлша, а ночные улицы Глазго с дезориентированными бродягами напоминают о романе «До чего ж оно все запоздало» Джеймса «У-Меня-Тоже-Есть-Букер» Келмана. Хотя это не более чем поверхностный сквозняк ассоциаций, вызванный общим генетически-литературным кодом. От упомянутых соотечественников —трансгрессивных контркультурщиков — Дуглас Стюарт отличается менее задиристым стилем и совершенно иным личным опытом болезненного прошлого, ставшим основой «Шагги Бейна».
