Писателю Владимиру Сорокину, автору «Нормы», «Очереди», «Голубого сала», «Ледяной трилогии» и «Дня опричника», исполнилось 55 лет. Из-за жары, дыма и скептического отношения к формальным датам постмодернист не стал общаться с газетчиками. Однако у нас все равно есть повод лишний раз вспомнить довольно своеобразную биографию писателя и поговорить о его репутации.Как и многие типичные гуманитарии, Сорокин получил техническое образование: учился в Московском институте нефтяной и газовой промышленности имени Губкина. Став по специальности инженером-механиком, Сорокин в течение года работал в журнале «Смена», откуда был уволен за отказ вступить в комсомол.
Некоторое время он кормился книжной графикой, занимался живописью и концептуальным искусством, участвовал во многих художественных выставках. А потом ушел в литературу. «Я вдруг понял, что от литературы получаю больше удовольствия, чем от живописи. Это, с одной стороны. С другой — я более свободен в литературе, мой арсенал здесь богаче», — признался мне как-то писатель.
Считается, что первые литературные опыты Сорокина относятся к началу 1970-х годов. Однако это не так. Если говорить о самых, что ни на есть первых, то проба пера случилась, когда Сорокину было 14 лет: «Неожиданно для себя я попробовал написать разные рассказы. Там было несколько жанров. Жанр такого очерка натуралиста — то есть про некую лесную жизнь. Я был довольно тесно связан с лесом — мой дедушка был лесником, и я лес хорошо знал с детства. Один фантастический рассказ — научную фантастику — и один эротический рассказ для школьников, для своих однокашников. У нас ходили такие тетрадочки. И все жанры получились достаточно легко», — рассказывал мне Сорокин. Именно потому, что рассказы написались легко, он быстро потерял к литературе интерес и занялся рисованием, где надо было многое осваивать.
Что же касается 1970-х и публикации в многотиражке «За кадры нефтяников», то сам писатель к такому дебюту всерьез не относится: «Это шуточная публикация. Я думаю, что серьезная работа началась именно в 1980 году. Тогда были написаны несколько рассказов и первая часть «Нормы». Я считаю это важным этапом».
Сорокина принято называть концептуалистом, младшим товарищем Дмитрия Александровича Пригова и Льва Рубинштейна, и в этом кроется еще одна неточность. «Я не концептуалист, я не Лев Рубинштейн, я не пишу безличных текстов на карточках, — объяснял мне в свое время Сорокин. — Был период, когда концептуалисты как-то повлияли на меня. Метод отстранения, дистанции с текстовым материалом, безличностное письмо, когда неясно, кто это написал, — это было интересно в первой половине 1980-х, но уже в конце 1980-х я стал потихоньку от этого отходить. Концептуализм — это довольно узкое и жесткое направление в искусстве. Есть поэты-концептуалисты, их не так много, но быть писателем-концептуалистом для меня скучно. Мне хочется разнообразия, а они однообразны. Я им благодарен, безусловно, но для меня это — дела давно минувших лет».
Сорокина вообще довольно сложно к кому-то или чему-то причислить. Он всегда действовал в отечественной литературе особняком. Сначала его не печатали на родине, зато публиковали за границей. В 1990-е его стали издавать в России, но предпочитали намеренно не замечать. Ретроградная литературная общественность решила, что нечего этому штукарю, который потешается над святым — отечественной словесностью XIX века, разлагает тексты классиков на атомы и собирает из них химер, потакать. И с тех пор Владимир Сорокин в России ходит в «непремиабельных» писателях и получает исключительно зарубежные литературные награды. Отечественные же его обходят стороной (исключением стал только 2001 год, когда писатель был удостоен премии «Народный Букер» и премии Андрея Белого «За особые заслуги перед российской литературой»).
Его книги читает и знает узкая прослойка высоколобых интеллектуалов, однако его имя на слуху и у простого народа не хуже Донцовой и Робски. Такой популярностью писатель обязан оголтелым юнцам из «Идущих вместе», которые публично спускали его книги в бутафорский унитаз и обзывали «калоедом». Также к популярности Сорокина приложили руку депутаты Госдумы, которые подобно своему народу не удосужились заглянуть в текст сорокинского либретто к опере Леонида Десятникова «Дети Розенталя», но с пеной у рта кричали, что такой адской порнографии не место в священном Большом театре.
Сорокин одновременно классик отечественной литературы и модный писатель, автор для немногих, чье имя при этом знает вся страна, один из самых порядочных и достойных людей в обычной жизни и автор книг, герои которых поедают испражнения и насилуют женщин. Он — один из самых ярких и сложных литераторов современности, чьи эстетические прорывы, видимо, будут оценены не сейчас, а несколько позднее. Что же касается сорокинских словесных девиаций, которые приводят в такой трепет отечественных депутатов и комсомольцев, сам автор по этому поводу сказал мне следующее: «В литературе все может быть. Этим литература и прекрасна, что в ней можно отдохнуть от жизни». И нет оснований ему перечить.
В одном из наших недавних разговоров с Владимиром Георгиевичем Сорокиным речь зашла, например, об описаниях различных наркотрипов в изящной словесности. Я спросила его, какой ему представляется наиболее удачным. Сорокин ответил, что никакой. И пояснил: литература сама по себе наркотик. Нельзя при помощи одного наркотика сымитировать действие другого. Это все равно, что при помощи героина сымитировать ЛСД.
Именно по этой причине в текстах самого Сорокина присутствуют только два вида описаний наркотических опьянений: от несуществующих препаратов (золотые рыбки, как в «Дне опричника», или пирамидки, как в последней повести «Метель») и от литературы как таковой (герои пьесы «Достоевский-трип» попадают в качестве персонажей в роман Достоевского «Идиот»).
При этом сами книги Владимира Сорокина — наркотик, на который пока подсели в основном европейцы (его давно и активно переводят во всех странах европейского континента, включая герметичную Британию, которая вообще довольно плохо впускает в себя иностранную словесность) и «улет» от которого пока что оценило не слишком большое количество россиян.
Наталья Кочеткова
http://www.izvestia.ru/culture/article3144791/
Что же касается 1970-х и публикации в многотиражке «За кадры нефтяников», то сам писатель к такому дебюту всерьез не относится: «Это шуточная публикация. Я думаю, что серьезная работа началась именно в 1980 году. Тогда были написаны несколько рассказов и первая часть «Нормы». Я считаю это важным этапом».
Сорокина принято называть концептуалистом, младшим товарищем Дмитрия Александровича Пригова и Льва Рубинштейна, и в этом кроется еще одна неточность. «Я не концептуалист, я не Лев Рубинштейн, я не пишу безличных текстов на карточках, — объяснял мне в свое время Сорокин. — Был период, когда концептуалисты как-то повлияли на меня. Метод отстранения, дистанции с текстовым материалом, безличностное письмо, когда неясно, кто это написал, — это было интересно в первой половине 1980-х, но уже в конце 1980-х я стал потихоньку от этого отходить. Концептуализм — это довольно узкое и жесткое направление в искусстве. Есть поэты-концептуалисты, их не так много, но быть писателем-концептуалистом для меня скучно. Мне хочется разнообразия, а они однообразны. Я им благодарен, безусловно, но для меня это — дела давно минувших лет».
Сорокина вообще довольно сложно к кому-то или чему-то причислить. Он всегда действовал в отечественной литературе особняком. Сначала его не печатали на родине, зато публиковали за границей. В 1990-е его стали издавать в России, но предпочитали намеренно не замечать. Ретроградная литературная общественность решила, что нечего этому штукарю, который потешается над святым — отечественной словесностью XIX века, разлагает тексты классиков на атомы и собирает из них химер, потакать. И с тех пор Владимир Сорокин в России ходит в «непремиабельных» писателях и получает исключительно зарубежные литературные награды. Отечественные же его обходят стороной (исключением стал только 2001 год, когда писатель был удостоен премии «Народный Букер» и премии Андрея Белого «За особые заслуги перед российской литературой»).
Его книги читает и знает узкая прослойка высоколобых интеллектуалов, однако его имя на слуху и у простого народа не хуже Донцовой и Робски. Такой популярностью писатель обязан оголтелым юнцам из «Идущих вместе», которые публично спускали его книги в бутафорский унитаз и обзывали «калоедом». Также к популярности Сорокина приложили руку депутаты Госдумы, которые подобно своему народу не удосужились заглянуть в текст сорокинского либретто к опере Леонида Десятникова «Дети Розенталя», но с пеной у рта кричали, что такой адской порнографии не место в священном Большом театре.
Сорокин одновременно классик отечественной литературы и модный писатель, автор для немногих, чье имя при этом знает вся страна, один из самых порядочных и достойных людей в обычной жизни и автор книг, герои которых поедают испражнения и насилуют женщин. Он — один из самых ярких и сложных литераторов современности, чьи эстетические прорывы, видимо, будут оценены не сейчас, а несколько позднее. Что же касается сорокинских словесных девиаций, которые приводят в такой трепет отечественных депутатов и комсомольцев, сам автор по этому поводу сказал мне следующее: «В литературе все может быть. Этим литература и прекрасна, что в ней можно отдохнуть от жизни». И нет оснований ему перечить.
В одном из наших недавних разговоров с Владимиром Георгиевичем Сорокиным речь зашла, например, об описаниях различных наркотрипов в изящной словесности. Я спросила его, какой ему представляется наиболее удачным. Сорокин ответил, что никакой. И пояснил: литература сама по себе наркотик. Нельзя при помощи одного наркотика сымитировать действие другого. Это все равно, что при помощи героина сымитировать ЛСД.
Именно по этой причине в текстах самого Сорокина присутствуют только два вида описаний наркотических опьянений: от несуществующих препаратов (золотые рыбки, как в «Дне опричника», или пирамидки, как в последней повести «Метель») и от литературы как таковой (герои пьесы «Достоевский-трип» попадают в качестве персонажей в роман Достоевского «Идиот»).
При этом сами книги Владимира Сорокина — наркотик, на который пока подсели в основном европейцы (его давно и активно переводят во всех странах европейского континента, включая герметичную Британию, которая вообще довольно плохо впускает в себя иностранную словесность) и «улет» от которого пока что оценило не слишком большое количество россиян.
Наталья Кочеткова
http://www.izvestia.ru/culture/article3144791/
