В марте мы отметили один его юбилей — 70-летие со дня рождения, а в июне накатил и другой — 10-летие со дня его смерти. Вот так теперь и будут попарно шагать круглые и полукруглые даты начала и конца жизни Григория Израилевича Горина.…Десять лет жизни — это срок. Десять лет смерти — это уже почти вечность.
А по отношению к автору «Мюнхгаузена», «Тиля», «Свифта», «Калиостро», «Балакирева» этого не скажешь. Кажется, что он всего лишь дал обет молчания, как и его герой Свифт.
Он по-прежнему рядом, поскольку по-прежнему на слуху и на виду, — спасибо телевидению, — фильмы и спектакли, снятые и поставленные по его сценариям и пьесам. То, что не поставлено и не снято, опубликовано, спасибо за это его друзьям и издательству «ЭКСМО».
Последнее из изданий сочинений Горина (толстенный том числом в 800 стр. в суперобложке) датируется нынешним годом.
В нем есть прежде не публиковавшийся набросок сценария «Любимец Бога». Вернее: «НАЧАЛОСЦЕНАРИЯИЗКОТОРОГОМНОГОЕУЖЕЯСНО».
Так обозначил жанр произведения сам автор, слепив из груды букв одно слово, которое смотрится, как причуда много взявшего на себя литератора.
…Любимец Бога в данном случае — библейский царь Соломон, который давно, как сознался сам Горин, занимал его воображение.
Сразу надо заметить: его воображение всю прожитую им жизнь занимали легендарные мудрецы. Он с ними много и, как теперь стало особенно очевидно, плодотворно общался, вследствие чего появились на свет такие истории, как «Дом, который построил Свифт», «Поминальная молитва», «Забыть Герострата», «Чума на оба ваших дома», «Формула любви».
И вот недорассказанная притча о царе Соломоне. Может быть, самом изысканном легендарном мудреце…
Пока неясно (да и будет ли когда-нибудь ясно до конца?) имел ли реального прототипа этот мифический персонаж… Нет надежных исторических источников, удостоверяющих его существование в доисторическом прошлом — одни были да небылицы.
Зато ясно, что была, есть и будет библейская гора Гаваон. Были, есть и будут склоны Ватн-эль-Хав. И что пару тысячелетий с лишним назад на израильской земле была тихая звездная ночь.
Этого автору достало, чтобы в марте месяце 1993-его года начать свое повествование о некоем царе, матери которого Бог прошептал имя новорожденного «Иедидиа», что означало: «ЛЮБИМЕЦ БОГА».
В историю, излагаемую Гориным, включены легенды о соломоновой юриспруденции, отзвуки которой есть и у Сервантеса в «Дон Кихоте», и у Брехта в «Кавказском меловом круге». Сюда же вовлечена легенда о царице Савской и слухи о ее визите в израилево царство, и намеки на возможный меж царственными особами роман, и…
Что касается фабулы, то она обрывается на самом интересном месте. Следует сцена официального свидания при стечении народных масс.
«Они обнялись и расцеловались, чем вызвали всплеск ликования толпы… Солнце опустилось за стену городских ворот, и Иерусалим начал быстро погружаться во тьму…» Это последние строчки сценария. Фабула погрузилась во тьму, но контуры сюжета более или менее очевидны. Как и пообещал автор: «…многое уже ясно».
Ясно, что царю Соломону предстоит трудный выбор.
Он слишком страстен, чтобы позволить разуму возобладать над чувствами. Он достаточно мудр, чтобы дать волю чувствам.
А как жить? И как быть?
Может так, как жил да был Григорий Горин. «Он не просил себе долгой жизни, не просил себе богатства, не просил себе душ врагов твоих, но просил себе разума, чтобы уметь судить…».
Он не хотел, чтобы его числили сатириком. Согласен был значиться юмористом. «Для меня, — записал он в своей автобиографии,- сатирики — это узаконенные обществом борцы, призванные сделать окружающую жизнь лучше. Я давно заметил, что наша жизнь от стараний писателей лучше не становится. Другое дело — ее можно сделать чуть легче, если научить читателей не впадать в отчаяние».
Одним из лекарств от болезни, именуемой «отчаянием», считается ирония. На нее и был необычайно щедр доктор (по своему образованию) Горин.
Ироничные доктора раньше или позже становятся философами, а затем и мудрецами. До него был доктор Чехов. Затем — доктор Булгаков. Потом уже он, Горин, который так удачно и жизненно прописал образ доктора-философа в киноповести «Формула любви».
Они, любимцы Бога, обречены стать мудрецами. Как царь Соломон.
Доисторическому Соломону в чем-то легче было слыть мудрецом и сыпать афоризмами — при нем была неограниченная и бесконтрольная власть. А в чем-то — сложнее. При нем была неограниченная и бесконтрольная власть.
Чем примечательны доисторические времена? Тем, что тогда не было морали, регулирующей человеческое общежитие; она только складывалась, отстаивалась. Библейский царь Соломон, видимо, и олицетворял этот противоречивый и извилистый процесс.
В начале 1990-х, коими датируется работа Горина над «Любимцем Бога», старая мораль сдулась, новая не вызрела. Жизнь и быт огромной страны зависли между Разумом и Инстинктом.
…Еще в глухое советское время Горин написал пьесу «Забыть Герострата». Некий чиновник сказал ему с искренним состраданием: «Григорий Израилевич, вы же русский писатель? Так?! Зачем же вы тогда про греков пишите, а?».
Писатель не нашелся, что ответить. Ответил, что называется, на лестнице, то есть мысленно и в том духе, что, кроме учреждения, в котором служит чиновник, существует иное пространство, имя которому — Вселенная. И кроме календарика с красными датами есть иное время, имя которому — Вечность. И что если жить по такому календарю, то получается, что нет «вчера» или «завтра», а все люди — современники.
Киноповесть про царя Соломона так и осталась неоконченной. Возможно, с умыслом. В предисловии автор проговаривается:
«Осталось чуть-чуть дописать последние две трети сценария, дать прочитать друзьям, а продюсеров и потенциальных режиссеров уговорить, что незаконченная вещь больше расскажет о будущем произведении, нежели краткий его пересказ…».
Для него Культура была, как для Тевье (тоже ведь царя Соломона своего времени) Писание. Молочник на каждый трудный житейский случай реагировал одинаково: «Не сказано ли в Писании...». Оно сидело у него в подкорке. И Гриша откликался на всякую коллизию притчей из того писания, коим ему служила классика: «Не сказано ли…».
Эпиграфом к «Поминальной молитве» автор взял слова из «Завещания» Шолома-Алейхема: «И пусть мое имя будет ими помянуто лучше со смехом, нежели вообще не помянуто».
А что, действительно, может быть лучше смеха? Только слезы, выступившие сквозь смех.
И, наверное, такая память — самая верная.
Слава богу, она более живуча, чем сам человек.
Юрий Богомолов
http://www.rian.ru/authors/20100618/247713752.html
Так обозначил жанр произведения сам автор, слепив из груды букв одно слово, которое смотрится, как причуда много взявшего на себя литератора.
…Любимец Бога в данном случае — библейский царь Соломон, который давно, как сознался сам Горин, занимал его воображение.
Сразу надо заметить: его воображение всю прожитую им жизнь занимали легендарные мудрецы. Он с ними много и, как теперь стало особенно очевидно, плодотворно общался, вследствие чего появились на свет такие истории, как «Дом, который построил Свифт», «Поминальная молитва», «Забыть Герострата», «Чума на оба ваших дома», «Формула любви».
И вот недорассказанная притча о царе Соломоне. Может быть, самом изысканном легендарном мудреце…
Пока неясно (да и будет ли когда-нибудь ясно до конца?) имел ли реального прототипа этот мифический персонаж… Нет надежных исторических источников, удостоверяющих его существование в доисторическом прошлом — одни были да небылицы.
Зато ясно, что была, есть и будет библейская гора Гаваон. Были, есть и будут склоны Ватн-эль-Хав. И что пару тысячелетий с лишним назад на израильской земле была тихая звездная ночь.
Этого автору достало, чтобы в марте месяце 1993-его года начать свое повествование о некоем царе, матери которого Бог прошептал имя новорожденного «Иедидиа», что означало: «ЛЮБИМЕЦ БОГА».
В историю, излагаемую Гориным, включены легенды о соломоновой юриспруденции, отзвуки которой есть и у Сервантеса в «Дон Кихоте», и у Брехта в «Кавказском меловом круге». Сюда же вовлечена легенда о царице Савской и слухи о ее визите в израилево царство, и намеки на возможный меж царственными особами роман, и…
Что касается фабулы, то она обрывается на самом интересном месте. Следует сцена официального свидания при стечении народных масс.
«Они обнялись и расцеловались, чем вызвали всплеск ликования толпы… Солнце опустилось за стену городских ворот, и Иерусалим начал быстро погружаться во тьму…» Это последние строчки сценария. Фабула погрузилась во тьму, но контуры сюжета более или менее очевидны. Как и пообещал автор: «…многое уже ясно».
Ясно, что царю Соломону предстоит трудный выбор.
Он слишком страстен, чтобы позволить разуму возобладать над чувствами. Он достаточно мудр, чтобы дать волю чувствам.
А как жить? И как быть?
Может так, как жил да был Григорий Горин. «Он не просил себе долгой жизни, не просил себе богатства, не просил себе душ врагов твоих, но просил себе разума, чтобы уметь судить…».
Он не хотел, чтобы его числили сатириком. Согласен был значиться юмористом. «Для меня, — записал он в своей автобиографии,- сатирики — это узаконенные обществом борцы, призванные сделать окружающую жизнь лучше. Я давно заметил, что наша жизнь от стараний писателей лучше не становится. Другое дело — ее можно сделать чуть легче, если научить читателей не впадать в отчаяние».
Одним из лекарств от болезни, именуемой «отчаянием», считается ирония. На нее и был необычайно щедр доктор (по своему образованию) Горин.
Ироничные доктора раньше или позже становятся философами, а затем и мудрецами. До него был доктор Чехов. Затем — доктор Булгаков. Потом уже он, Горин, который так удачно и жизненно прописал образ доктора-философа в киноповести «Формула любви».
Они, любимцы Бога, обречены стать мудрецами. Как царь Соломон.
Доисторическому Соломону в чем-то легче было слыть мудрецом и сыпать афоризмами — при нем была неограниченная и бесконтрольная власть. А в чем-то — сложнее. При нем была неограниченная и бесконтрольная власть.
Чем примечательны доисторические времена? Тем, что тогда не было морали, регулирующей человеческое общежитие; она только складывалась, отстаивалась. Библейский царь Соломон, видимо, и олицетворял этот противоречивый и извилистый процесс.
В начале 1990-х, коими датируется работа Горина над «Любимцем Бога», старая мораль сдулась, новая не вызрела. Жизнь и быт огромной страны зависли между Разумом и Инстинктом.
…Еще в глухое советское время Горин написал пьесу «Забыть Герострата». Некий чиновник сказал ему с искренним состраданием: «Григорий Израилевич, вы же русский писатель? Так?! Зачем же вы тогда про греков пишите, а?».
Писатель не нашелся, что ответить. Ответил, что называется, на лестнице, то есть мысленно и в том духе, что, кроме учреждения, в котором служит чиновник, существует иное пространство, имя которому — Вселенная. И кроме календарика с красными датами есть иное время, имя которому — Вечность. И что если жить по такому календарю, то получается, что нет «вчера» или «завтра», а все люди — современники.
Киноповесть про царя Соломона так и осталась неоконченной. Возможно, с умыслом. В предисловии автор проговаривается:
«Осталось чуть-чуть дописать последние две трети сценария, дать прочитать друзьям, а продюсеров и потенциальных режиссеров уговорить, что незаконченная вещь больше расскажет о будущем произведении, нежели краткий его пересказ…».
Для него Культура была, как для Тевье (тоже ведь царя Соломона своего времени) Писание. Молочник на каждый трудный житейский случай реагировал одинаково: «Не сказано ли в Писании...». Оно сидело у него в подкорке. И Гриша откликался на всякую коллизию притчей из того писания, коим ему служила классика: «Не сказано ли…».
Эпиграфом к «Поминальной молитве» автор взял слова из «Завещания» Шолома-Алейхема: «И пусть мое имя будет ими помянуто лучше со смехом, нежели вообще не помянуто».
А что, действительно, может быть лучше смеха? Только слезы, выступившие сквозь смех.
И, наверное, такая память — самая верная.
Слава богу, она более живуча, чем сам человек.
Юрий Богомолов
http://www.rian.ru/authors/20100618/247713752.html
