Недавно вышли книги двух родственников ПастернакаЕвгений Пастернак. Понятое и обретенное: Статьи, воспоминания/ Ред.-сост. Елена Пастернак. – М.: Три квадрата, 2009. – 600 с.
Жозефина Пастернак. Хождение по канату: Мемуарная и философская проза. Стихи/ Cост. Е.Б.Пастернак, Ел. Пастернак; пер. с англ. И.Борисовой и др. – М.: Три квадрата, 2010. – 544 с.
Жены и любовницы часто пишут воспоминания о покойных писателях, с которыми они жили или просто крутили романы. Даже если эти писатели, прямо скажем, не гении и даже не таланты.
Кровные близкие поддаются искушению гораздо реже. Я бы даже сказала, что в России полноценные родственные мемуары о литераторах можно пересчитать по пальцам. Ну, во-первых, это книги отпрысков Льва Толстого: «Воспоминания» Татьяны Сухотиной-Толстой, «Мои воспоминания» Ильи и «Очерки былого» Сергея Львовичей. Во-вторых, любопытный двухтомник «Жизнь Николая Лескова», написанный сыном писателя Андреем Лесковым. Что еще? Можно назвать мемуары двоюродной племянницы Герцена Татьяны Пассек «Из дальних лет». Книгу Аделаиды Эфрон «О Марине Цветаевой. Воспоминания дочери» и еще одни «Воспоминания» – уже от Анастасии Цветаевой (но там, как водится, не только о Марине).
Поколебавшись, можно причислить сюда же книгу Людмилы Гребенщиковой «Мой сын – БГ». Но это лишь в том случае, если считать Бориса Гребенщикова поэтом в чистом виде.
Разумеется, я назвала не все мемуары родных и близких (детей, родителей, братьев-сестер и т.д.). Вы можете продолжить перечисление за меня, но список все равно будет коротким. Коллективные сборники вроде изданных когда-то Пушкинским фондом «Семейных преданий Пушкиных» и отрывочные публикации – не в счет.
Так вот недавно издательство «Три квадрата» выпустило книги двух родственников Бориса Пастернака: младшей и любимой сестры Жозефины и старшего сына Евгения. Жозефина Пастернак была моложе знаменитого брата на 10 лет, что не мешало им быть связанными, по ее выражению, «сверхъестественной близостью». Она писала на нескольких языках, дружила и переписывалась с умнейшими современниками, была необыкновенно образованна, талантлива, чутка и внимательна к душевным запросам и внутреннему миру своих таких неземных, таких творчески одаренных близких – не только брата, но и отца, и даже невестки.
Жозефина (Жоня, как ее называли) покинула Россию в 1921 году и большую часть своей долгой и плодотворной жизни провела за границей: сначала в Германии, потом в Англии, в домике на окраине Оксфорда, заполненном картинами отца, письмами от брата, рукописями ее собственных сочинений – стихов и философских статей.
Автобиография «Хождение по канату», как, впрочем, и статья «Patior», включенная в сборник (тоже своеобразные мемуары), посвящены Борису Пастернаку – многолетнему конфиденту и адресату ее писем и чаяний. В этом же сборнике – очерк философского познания «Непреодолимость» и подборка стихов «Координаты», впервые изданная стараниями сестры Лидии в 1938 году в Берлине под псевдонимом Анны Ней.
Впрочем, воспоминания и записи Жозефины Пастернак тоже частично публиковались опять-таки не без помощи Лидии в 1975 году в книжке «Die Familie Pasternak» в издательстве «Poesie vivante». Записи, статьи, письма, поздние воспоминания – все это не только ближе знакомит нас с семьей Пастернаков, но и оставляет странное ощущение культурной утраты. Утраты той степени интеллектуальной и духовной высоты, в которой росла и развивалась русская интеллигенция начала века и до которой нам, теперешним, плыть и плыть.
Помимо домашних зарисовок, литературных свидетельств, воссоздания исторической действительности начала и середины ХХ века, в «Хождении по канату» много личного, порой очень интимного. Вот так, к примеру, Жозефина описывает эпизод, случившийся между ней и Пастернаком в квартире Бриков, после застолья: «В столовой остались только мы с Борей. Мы вышли на балкон. Необъятное звездное небо. Ни звука. Поздняя ночь. Вдруг Боря привлек меня к себе и кинулся страстно целовать. Я отвечала ему, но внутри меня ничего не отозвалось. Но оставаться холодной на его пылкий призыв – святотатство! Я мягко высвободилась из его объятий. И он не рассердился на меня. У меня по лицу текли слезы. Я сказала Боре, что в тот момент я не чувствовала ничего, кроме сострадания и жалости ко всем, ко всему миру, обязательной для романтиков Weltschmerz (в переводе с немецкого «мировая скорбь». – А.Г.). Боря, разумеется, понял меня, но в действительности ему было неинтересно, что я чувствовала. Он был возбужден, говорил, что любит меня больше, чем брат, начал рассказывать о Древнем Египте и его династиях, где считалось не только естественным, но иногда даже обязательным для правителей жениться на сестрах».
Если в книге Жони большинство страниц отдано воспоминаниям, то в «Понятом и обретенном» Евгения Пастернака «Заметкам о прошлом» отводится меньше половины объема. Остальное – статьи о творчестве Бориса Пастернака, доклады, сделанные на научных конференциях, лекции, прочитанные в разных концах Земли, предисловия к изданиям отца и т.д.
В этих работах нет филологических и литературоведческих претензий. Они, как говорится, казуальны. Семейные воспоминания Евгения Борисовича из второй половины сборника уже отчасти публиковались в книге переписки его родителей «Существованья ткань сквозная».
В мемуарах сына много свойственных детской памяти сцен-вспышек вроде этой. «Однажды я проснулся солнечным утром от звонкого смеха мамы и, не спрашивая позволенья, побежал за перегородку к родителям. Мама лежала в постели и смеялась, а Боря стоял в большом тазу на сложенных на полу дедушкиных холстах и обливался из кувшина холодной водой».
Если Жозефина более рефлексивна и созерцательна, то Евгений конкретен. Звучащая в их воспоминаниях семейная нота весьма отличает их от свидетельств друзей, знакомых, соратников.
В связи с этим вот что пришло мне в голову. Вот какой совет. Дорогие живые классики и просто литераторы, активно подающие надежды! Плодитесь и размножайтесь. Чем больше родни, тем больше шансов, что кто-то напишет о вас мемуары, полные кровного тепла и живой непосредственности.
Алиса Ганиева
http://exlibris.ng.ru/subject/2010-03-11/1_pasternak.html?mthree=1
Разумеется, я назвала не все мемуары родных и близких (детей, родителей, братьев-сестер и т.д.). Вы можете продолжить перечисление за меня, но список все равно будет коротким. Коллективные сборники вроде изданных когда-то Пушкинским фондом «Семейных преданий Пушкиных» и отрывочные публикации – не в счет.
Так вот недавно издательство «Три квадрата» выпустило книги двух родственников Бориса Пастернака: младшей и любимой сестры Жозефины и старшего сына Евгения. Жозефина Пастернак была моложе знаменитого брата на 10 лет, что не мешало им быть связанными, по ее выражению, «сверхъестественной близостью». Она писала на нескольких языках, дружила и переписывалась с умнейшими современниками, была необыкновенно образованна, талантлива, чутка и внимательна к душевным запросам и внутреннему миру своих таких неземных, таких творчески одаренных близких – не только брата, но и отца, и даже невестки.
Жозефина (Жоня, как ее называли) покинула Россию в 1921 году и большую часть своей долгой и плодотворной жизни провела за границей: сначала в Германии, потом в Англии, в домике на окраине Оксфорда, заполненном картинами отца, письмами от брата, рукописями ее собственных сочинений – стихов и философских статей.
Автобиография «Хождение по канату», как, впрочем, и статья «Patior», включенная в сборник (тоже своеобразные мемуары), посвящены Борису Пастернаку – многолетнему конфиденту и адресату ее писем и чаяний. В этом же сборнике – очерк философского познания «Непреодолимость» и подборка стихов «Координаты», впервые изданная стараниями сестры Лидии в 1938 году в Берлине под псевдонимом Анны Ней.
Впрочем, воспоминания и записи Жозефины Пастернак тоже частично публиковались опять-таки не без помощи Лидии в 1975 году в книжке «Die Familie Pasternak» в издательстве «Poesie vivante». Записи, статьи, письма, поздние воспоминания – все это не только ближе знакомит нас с семьей Пастернаков, но и оставляет странное ощущение культурной утраты. Утраты той степени интеллектуальной и духовной высоты, в которой росла и развивалась русская интеллигенция начала века и до которой нам, теперешним, плыть и плыть.
Помимо домашних зарисовок, литературных свидетельств, воссоздания исторической действительности начала и середины ХХ века, в «Хождении по канату» много личного, порой очень интимного. Вот так, к примеру, Жозефина описывает эпизод, случившийся между ней и Пастернаком в квартире Бриков, после застолья: «В столовой остались только мы с Борей. Мы вышли на балкон. Необъятное звездное небо. Ни звука. Поздняя ночь. Вдруг Боря привлек меня к себе и кинулся страстно целовать. Я отвечала ему, но внутри меня ничего не отозвалось. Но оставаться холодной на его пылкий призыв – святотатство! Я мягко высвободилась из его объятий. И он не рассердился на меня. У меня по лицу текли слезы. Я сказала Боре, что в тот момент я не чувствовала ничего, кроме сострадания и жалости ко всем, ко всему миру, обязательной для романтиков Weltschmerz (в переводе с немецкого «мировая скорбь». – А.Г.). Боря, разумеется, понял меня, но в действительности ему было неинтересно, что я чувствовала. Он был возбужден, говорил, что любит меня больше, чем брат, начал рассказывать о Древнем Египте и его династиях, где считалось не только естественным, но иногда даже обязательным для правителей жениться на сестрах».
Если в книге Жони большинство страниц отдано воспоминаниям, то в «Понятом и обретенном» Евгения Пастернака «Заметкам о прошлом» отводится меньше половины объема. Остальное – статьи о творчестве Бориса Пастернака, доклады, сделанные на научных конференциях, лекции, прочитанные в разных концах Земли, предисловия к изданиям отца и т.д.
В этих работах нет филологических и литературоведческих претензий. Они, как говорится, казуальны. Семейные воспоминания Евгения Борисовича из второй половины сборника уже отчасти публиковались в книге переписки его родителей «Существованья ткань сквозная».
В мемуарах сына много свойственных детской памяти сцен-вспышек вроде этой. «Однажды я проснулся солнечным утром от звонкого смеха мамы и, не спрашивая позволенья, побежал за перегородку к родителям. Мама лежала в постели и смеялась, а Боря стоял в большом тазу на сложенных на полу дедушкиных холстах и обливался из кувшина холодной водой».
Если Жозефина более рефлексивна и созерцательна, то Евгений конкретен. Звучащая в их воспоминаниях семейная нота весьма отличает их от свидетельств друзей, знакомых, соратников.
В связи с этим вот что пришло мне в голову. Вот какой совет. Дорогие живые классики и просто литераторы, активно подающие надежды! Плодитесь и размножайтесь. Чем больше родни, тем больше шансов, что кто-то напишет о вас мемуары, полные кровного тепла и живой непосредственности.
Алиса Ганиева
http://exlibris.ng.ru/subject/2010-03-11/1_pasternak.html?mthree=1
