 |
Писатели в большинстве своем делятся на две категории: водомерки и водолазы. Одни изучают поверхность реальности, скользят по ней, собирают приметы времени, но дальше вещественности мира не продвигаются, довольствуясь каталогизацией прошлого и настоящего. Другие — отталкиваясь от материальных границ, ныряют на невиданную глубину, преодолевая сдерживающие барьеры разума и открывая тайные измерения Вселенной, ее арзамасские ужасы и фаворские чудеса. К таким межпространственным ныряльщикам относится и Алла Горбунова, чей новый сборник прозы начинается как свидетельство девяностых и нулевых, а затем оборачивается духовным странничеством — обретением смысла посреди губительной энтропии.
|
В названии книги — «Конец света, моя любовь» — ощущается особое мировосприятие, которое распространяется на все истории сборника. Разрушение мира происходит постоянно — оно не привязано к конкретной роковой дате, как думали многие пророки во главе с Нострадамусом, а растянуто во времени. И в прозе писательницы сконцентрировано немало признаков повседневного апокалипсиса: природные и метафизические аномалии, болезненные расставания с близкими людьми и — как итог — смерть человека. При таком количестве жуткого удивительна авторская реакция: там, куда приходит несчастье (очередная вариация конца света), у Горбуновой неизменно присутствует сопереживание, поразительное человеколюбие. Рассказчица встречается с бомжом-алкоголиком, прозревая в нем красоту и дикую свободу, видит в бывшей проститутке валькирию — что естественно для героини, то возмутительно для обывателя, лишенного чуткой духовной настройки. После ссоры с бабушкой девочка плачет — не от злости слезы льются, а от любви, — и даже родная мать не способна разглядеть в дочери редкий дар сострадания и восприятия:
Полина снова стала плакать, ей было жалко дедушку с бабушкой, жалко, что она портит им здоровье и приближает их смерть. Она лежала, плакала и думала, как она их любит, и вдруг почувствовала, что на нее накатывается волна большой-большой и совсем бездонной, ласковой и душераздирающей любви, и от этой любви хотелось плакать еще больше. В этот момент вошла мама, увидела, что Полина снова плачет, и спросила: «Что, ненавидишь свою семью?»
Через такое уникальное чувствование окружающего, проницательную авторскую оптику легче всего объяснить завораживающие метаморфозы, с которыми предстоит столкнуться. Это самая настоящая визионерская проза, полная откровений и сюрпризов (цитаты из «Озарений» Рембо, «Бракосочетания Рая и Ада» Блейка лишь подчеркивают ясновидческий эффект), — в каждой из четырех частей сборника будто осуществляется переход на новый уровень понимания мироустройства. И несмотря на то, что жанровые регистры текстов постоянно меняются, а документальная явь уступает место фольклорным архетипам, в книге вырисовывается цельный экзистенциальный сюжет: путь из окружающей тьмы и отчаяния — сквозь кошмары бессознательного — к свету и спасительному прозрению.
Поначалу реальность привычна и осязаема: отрочество и юность, прожитые в экстремальном темпе; погружение в маргинальную среду со всеми опьяняющими последствиями; семейные перебранки; свои и чужие психозы — этим темам посвящен первый раздел книги. Но где бы ни разворачивалось действие — в дачном поселке или в Петербурге — на заднем фоне неизменно двадцать пятым кадром мелькает нечто эзотерическое, из высоких материй: «Санек стал обучать меня и моих подружек магии» (рассказ «Конец света, моя любовь»), «Вилли ушел путешествовать по измерениям» («Рынок»), «Я ощущала себя в оппозиции к обществу, к существующему миропорядку, к Демиургу этого мира» («Путяга»). Постепенно рамки материального расшатываются, и тут же, словно объяснение происходящих перемен, выкристаллизовывается поэтический дар героини из вступительных рассказов. Авторское «я» взрослеет, обретает визионерскую силу, проецирует себя на других, начинает расщепляться на художественные аватары. К примеру, персонажи Полина, Настя и Анна из разных новелл воспринимаются как один и тот же человек, только изображенный в слегка измененных состояниях.
Истории второго раздела связаны общей локацией — баром «Мотор», который расположен на границе с лесом. Это перекресток двух миров, промежуточный уровень существования между реальным и потусторонним: бар как осколок привычного и лес как сказочный архетип бессознательного, портал в страну мертвых. Здесь можно узнать об изнанке нашего отечества — темной Родине, откуда вылезает всякая хтонь; можно послать письмо на тот свет или попасть на вечеринку сгоревшей юности, где ведущий-искуситель предложит начать жизнь заново. Самый сильный рассказ раздела — «Тот самый день» –изобретательная фантазия на тему расщепления личности и психологической травмы. Повествуя о девушке и ее фантомной копии, которая не в силах покинуть лес мертвецов и вспомнить важный случай из прошлого, писательница предлагает несколько вариантов развития сюжета. Этот жуткий текст явно претендует на попадание в антологию лучшего русского хоррора (если таковая когда-нибудь появится):
Этот дом похож на настоящую дачу, где прошло детство Насти, но лес вокруг очень страшный, черный. И сарай — как настоящий, но повернут по-другому, от предбанника не направо, а назад. Тот дедушка, что в лесу, всегда говорит, что здесь лес гораздо хуже. Он много ходит по лесу, а небо все время темное, льют грозы. Когда дедушка возвращается, он сидит в кресле на веранде и молчит. С бабушкой они почти не разговаривают. По ночам дедушки и бабушки нет в их постелях, и копия Насти не знает, где они.
Полное погружение в дебри коллективного бессознательного происходит в следующей части под названием «Иван колено вепря». По разнородному составу произведений (притчи, сказки, миниатюры) этот раздел напоминает «Вещи и ущи» — дебютный прозаический сборник Горбуновой. В одних текстах обнажаются скрытые истины и ужасные ритуалы, лежащие в основе повседневного (голоса в голове простых рабочих из рассказа «Секта»; садистский видеоролик из «Домашней порностудии Тришки Стрюцкого»), в других творится настоящее шаманство с реинкарнациями и путешествиями по измерениям («Семь эдельвейсов для моего жениха», «Мы любим тебя, темный лес»). И в очередной раз с концом света соседствует любовь — надежда, не дающая окончательно пропасть в хлипком мороке: лирическая миниатюра «Тревога» и оптимистичная «Сказка о Боге и богаче» — спасительные лучи света в этом темном царстве.
И вот наступает время заключительного озарения — повесть «Память о рае», четвертый уровень книги, — не что иное, как кульминация многожанрового путешествия сквозь пограничные зоны. Автобиографические фрагменты, разбросанные по предыдущим рассказам, а также повторяющиеся мотивы и образы сливаются в единый нарратив и раскрываются с множеством подробностей. Заодно на полную мощность раскрывается и сила авторского письма, индивидуальная манера повествования: сопрягая личное и откровенное вместе с историей семьи и страны, писательница с нежностью пропускает этот суммарный опыт сквозь визионерскую линзу, показывая таинство и многомерность пространства, в котором мы все живем. Разумеется, десятки авторов уже скрещивали воспоминания из детства и сюжеты о родных с масштабными событиями (читаем в повести: «По радио громко объявили, что Германия начала военные действия», «Я помню августовский путч, ГКЧП»), только Горбунова идет намного дальше. Как истинный поэт-медиум, она показывает, что обыденное хоть и неуютно, зачастую болезненно, но всего лишь тонкая пленка, подложная явь. Писательница делится эзотерическим видением Вселенной, воспевает детство как Страну чудес — подлинную родину человека, — и это вовсе не художественное допущение в рамках сборника, как может сперва показаться, а целостное мировосприятие. Финал повести во многом совпадает с речью, которую Горбунова произнесла при вручении премии Андрея Белого в 2019 году, рассуждая о роли поэта и поэзии. И «Память о рае» ощущается не только как пронзительное откровение, но отчасти и как творческий манифест:
В человеке живут двое: тот, кто живет в Стране чудес и всегда молчит, и тот, кто себе все присвоил и кому принадлежат слова. Тот, из Страны чудес, никогда не научится говорить на языке второго. Им вообще нечего сказать друг другу. Тот, кто считает себя хозяином, — считает себя единственным, считает другого, первого, своим невспоминаемым воспоминанием, своим прошлым, когда он еще не помнил себя, своим сном, своим бессознательным, дном своей души. Он считает его другим собой. Но тот, первый, живущий в Стране чудес и не умеющий разговаривать, — на самом деле единственный, и это именно ему (и Стране чудес, с которой он неразделим) снится сон. И в этом сне живет ложный хозяин всего, выступающий в обществе, смеющий говорить от лица первого.
Сборник открыт для трактовок и предполагает бог знает сколько вариантов прочтения. От соотнесения потусторонних сущностей с линчевским макрокосмом «Твин Пикса» («В десять лет я прочитала «Тайный дневник Лоры Палмер», и она стала моей любимой героиней») до явной связи с герметизмом. Например, в одном из первых рассказов героиня объясняет свое маргинальное поведение как трансгрессивную практику: «Я считала, что это великое алхимическое делание, и это стадия работы в черном, этап нарушения социальных норм и конвенций». Согласно магико-оккультным учениям, «великое делание» — процесс создания философского камня, духовный путь к просветлению, состоящий из четырех стадий. И тут невольно напрашивается сравнение этих алхимических ступеней с четырехуровневой композицией книги — вдруг совпадут?
Впрочем, не так важны интерпретационные дорожки, по которым пойдет читатель, как та узнаваемая миролюбивая интонация, присущая текстам сборника. Писательницу продолжают сравнивать с длиннющей очередью разноплановых авторов, но кажется очевидным, что на литературной карте Алла Горбунова — уже давно самостоятельная координата, и новая книга это подтверждает.
В рецензиях на «Конец света» неизменно всплывает вопрос: где в рассказах проходит граница между личным опытом Горбуновой и вымыслом — где правда, а где нет? Все выглядит истинным, достоверным — что не с автором случилось, так точно с кем-то другим. Истории о подростковом бунтарстве, существовании на пределе, отличаются меткостью, узнаванием петербургских мест, аккумулирующих вокруг себя не одно поколение молодежи.
Но даже в абсурдных притчах, пугающих сказках — в этих универсальных вневременных текстах — своя правда. Инфернальное, жуткое встречается ежедневно — как много пересечений немыслимого между прозой из раздела «Иван колено вепря» и тем, что творится сегодня. Достаточно перечислить некоторые локальные новости этого лета: в городе Т. на выборы по Конституции пришли Баба-Яга, Дед Мороз и арабский шейх (костюмированные агитаторы); в речке поселка М. найдено мужское тело без рук, ног и головы, зато с грудными имплантами; в культурной столице П. алконавты во время пандемии устроили вечеринку под рев бензопилы.
«Это наш родной армагеддом, и другого дома в ближайшее время не предвидится», — думаешь про себя, осматриваясь вокруг, и перечитываешь книгу Аллы Горбуновой уже в третий раз.
