Советуем почитать

Семья подделок в поисках оригинала

Шведский роман Карла-Йогана Вальгрена «Кунцельманн & Кунцельманн» – попытка преодолеть кризис методов и смыслов стрельбой по битым постмодернистским тарелочкам и все искупающим бегом героев от разоблачения под допингом бодрящей авантюрности.

Все двоится в романе Вальгрена. Двойники Кунцельманны, отец и сын. Старший, обладатель собрания подделок полотен великих мастеров собственного изготовления, умирает в благополучной Швеции наших дней, чтобы оживить в свидетельствах немногих очевидцев свою двойную жизнь, начатую в фашистской Германии. Младший неумело пытается отзеркалить мошенничество отца, сочиняя для криминальных клиентов-покупателей легенды подлинности отцовских фальшивок.

Автор дублирует своих героев в искусстве создания двойников сюжетов известных романов и фильмов, даже не пытаясь выдать их за свои.

Вся конструкция висит на двух гвоздях – постмодернистских рассуждениях о том, что есть копия и оригинал, творчество и мошенничество, и чего еще можно стыдиться в мире всеобщего надувательства. И крепком и надежном гвозде авантюрного романа – интересе читателя и его беспокойстве о судьбе героев, которых, очень хочется, чтобы не разоблачили. Авантюрные гвозди Вальгрен делать умеет, что доказал своим романом «Ясновидец».

Отец и сын различны в размахе и широте мошенничества. Старший Кунцельманн – гениальный копиист и имитатор, использовавший свой талант сначала во спасение от озверелой в стремлении к величию толпы, затем как наказание ничтожным сильным мира за суетность, высокомерие и невежество. Младший – интеллектуал, сибарит, безответственный тип и заеденный самоанализом невротик – в попытках выдать подделку за оригинал мелок и бездарен. И в том, что их объединяет, в отчаянном стремлении к подлинности, они различны.

По Вальгрену, для обмана совершенно не важно, чем больно общество – тиранией или свободой. Подлинное недоступно большинству. Ему близка безвариантность в реализации простых чувств в свободном обществе и при фашистской диктатуре в Германии из юности старшего Кунцельманна. Со все той же тиранией масс, одуревших от пафоса фильмов Рифеншталь, погромов клубов гомосексуалистов, избиения евреев и истребления недоступного им «дегенеративного искусства», образчики которого, под шумок арийской пропаганды, тайно собирают высшие партийные чиновники.
Надувающих нацию эстетов, одной рукой отправляющих в газовую камеру коллекционеров вредной ориентации, а другой подгребающих их полотна, Виктор Кунцельманн со своим подельником Георгом снабжают подделками запрещенных художников, вполне цинично зарабатывая на легковерии всесильных простаков приличные деньги. Их коммерция основана на обмане. Но она не прикрывается борьбой за справедливость. Она подлинна, но в этой подлинности не может быть удовлетворения.

Кунцельманн-младший, до того как занялся сбытом подделок внезапно скончавшегося отца, имел свои заморочки с подлинным и мнимым в наисвободнейшей современной Швеции, где родился в браке рано умершей матери и отца, перебравшегося из Германии.

Может показаться, что как раз младший из Кунцельманнов хоть какое-то время пытался заниматься истинным, не изменяя туманной и не имеющей платежеспособного спроса эссеистике ради денежной работы креативщика скандальных реалити-шоу. Но вплетенное в его последнее эссе о связи антиутопии Хантингтона с «трансгрессированными лабиринтами в сознании самоубийц 11 сентября» несуществующее слово «гиполаз» прозрачно намекает, что и эстетствующий Иоаким Кунцельманн такой же беззастенчивый имитатор, как масскультовый Кунцельманн, представляющий свое лицо для оживления унылых порнофильмов, снимаемых в собственном его погрязшем в долгах доме.

Роман беден подлинниками и густо населен подделками.

Поднадоевшее публике бесконечное реалити-шоу выдыхается в ежевечернем копировании жизни и дурной драматургии. Однополой любви Кунцельманна-отца не хватает смелости. Сын мечется между невротической зависимостью от бросившей его любовницы и суррогатами порносайтов. Брак гомосексуального Кунцельманна-старшего – муляж. Его любовь к детям объявляется истинной, но ни одного свидетельства этого чувства не сохранилось в памяти ни сына Иоакима, ни его сестры Жаннет. Герои и автор уверяют нас, что нашли в конце концов правду в искусстве и любви. Но, в отсутствие подлинников того и другого, веришь им с трудом.

Роман Вальгрена еще одна чехарда настоящего и мнимого – и постоянно выдает одно за другое. Претендует на интеллектуализм, а держится на авантюре. Снабжен на обложке рекомендацией «Книга не для метро», но эта сложность так глубоко запрятана в легком чтении, что отыскивать ее – себе дороже. К тому же всякий перевод – по определению копия, освобожденная от ответственности и авторства. Как, в самом деле, определить: этим вот старомодным ритмом и сухим худосочным словом мы обязаны оригиналу или вольному переложению на русский, в духе классических переводов романов Фейхтвангера и Сименона?

В одном, впрочем, читатель в России может быть вполне уверен. В отличие от современной отечественной прозы, Карл-Йоганн Вальгрен ни разу не похож ни на Хармса, ни на Довлатова, ни даже на Веничку Ерофеева.

Владимир Цыбульский
http://gazeta.ru/culture/2010/03/10/a_3336093.shtml

Первое правило ковродела
Роман иранки Аниты Амирезвани «Кровь цветов» был переведен на 26 языков и выдвинут на соискание престижной британской литературной премии Orange Prize. Уроженка Тегерана, переехавшая в Сан Франциско в возрасте 16 лет, Амирезвани работала над своим дебютным романом девять лет. За это время она совершила несколько поездок на родину, проштудировала не один исторический фолиант, досконально изучила искусство ковроткачества и увлеклась сюжетами древней персидской поэзии. Результатом этих исследований стал экзотический роман-сказка, действие которого разворачивается в средневековом Иране и Азербайджане, а сюжет сплетается столь же причудливо, как нити в узоре персидского ковра. Структурно этот роман напоминает фильм знаменитого иранского режиссера Мохсена Махмальбафа «Габбех», где вытканный ковровый узор определяет линию сюжета.

Основные события этой истории разворачиваются в древнем городе Исфахане, где взлетают к небу бирюзовые купола мечетей, на площади Лик мира играют в конное поло -- чангобози, а дважды в год Большой базар закрывается для мужчин, и за покупками в полном составе выходит весь шахский гарем. В этот город, именуемый «половиной мира», после смерти отца переезжает из деревни 14-летняя героиня с матерью, рассчитывая на содержание дядюшки-ковродела. В Исхафане юную барышню заставляют сперва прислуживать на кухне, а потом и вовсе продают во временный брак (сигэ) богатому коннозаводчику. Заботы героини делятся между спальней мужа и ковроткаческой мастерской опекуна, где она учится ткать ковры. В итоге, отказавшись от продления выгодного брачного контракта, она обзаводится собственным делом и спустя несколько лет становится знаменитым на весь Исфахан мастером ковровых дел, принимающим заказы у самого шаха.

История Аниты Амирезвани выглядела бы надушенной благовониями безделкой -- из разряда тех, на которые вот уже два века подряд клюют европейские любители восточной экзотики, кабы не подробное изучение автором исторического материала и литературных первоисточников. Но сюжет «Крови цветов» уходит корнями в XVII век -- в эпоху шаха Аббаса, покровителя искусств и ковроткачества. Усердная Амирезвани тщательно проверила все детали своего романа -- на предмет исторического соответствия и аутентичности. Кроме того, нелинейное течение сюжета, повторяющего изгибы причудливого коврового узора, позволило автору вставить в свой роман семь новелл, составляющих едва ли не треть истории. «Хотя мой узор был основан на листьях, длинные заостренные очертания, пересекавшие ковер, напоминали также перья. Они навели меня на мысли о невесомости птиц и о странствиях ветров».

Подвижные воздушные массы периодически переносят действие из сказочного Исфахана -- то на территорию средневекового Апшерона, то на багдадский базар, чтобы, совершив очередной круг над поверхностью земли, вернуться на площадь Лик мира. Семь сказок вклиниваются в основной сюжет, чередуясь с главами романа: пять из них -- вольный пересказ традиционных иранских и персидских сказаний, две позаимствованы у Низами, а еще одна -- авторское переложение истории Лейлы и Меджнуна. Каждая вставная новелла начинается с древней сказочной формулы-заклинания «Сначала не было, а потом стало...» И именно благодаря этим терпким древним сюжетам узор романа оживает -- становится подвижным и невесомым. Ибо первое правило ковродела гласит: «Услаждай глаз узорами, но и освежай его; удивляй глаз, но никогда не переполняй его».
Наталия БАБИНЦЕВА
http://www.vremya.ru/2010/36/10/248883.html

Посыпал нас пеплом

«Дорога» Кормака Маккарти — реконструкция апокалиптического будущего человечества, блистательная, но поверхностная.

Ощущение вторичности, если только не третичности картин, которыми потчует читателя знаменитый автор «Старикам тут не место», настигает с первой же страницы. На этой самой странице главному герою, отцу, снится сон: они идут с сыном по подземной пещере, «как пилигримы из сказки, проглоченные гранитным чудовищем и затерявшиеся в его чреве». Набредают на озеро, из которого выглядывает «бледное, голое, полупрозрачное» существо, посмотрев на путников белесыми глазами, оно прячется в воду. Что это как не перифраз встречи Хоббита с обитателем подземного озера Горлумом?

Итак, две крошечные фигурки — мужчина и мальчик, отец и сын пробираются сквозь Мордор, каждым своим шагом вызывая сотни литературных и киношных призраков.

Они шагают после неназванной катастрофы по выжженной американской земле сквозь тучи пепла, частокол обожженных деревьев, мимо разграбленных домов, обугленных трупов, разрушенных супермаркетов. Скрываются от банд каннибалов, разжигают костер, едят скудную, обнаруженную на очередном пепелище пищу, консервы, каменный хлеб, спят, а наутро снова толкают свою тележку по дороге, вперед и вперед, на юг. Там, у океана, верит отец, их ждет спасение — тепло и еда.

Маккарти прописывает весь этот погибший мир с тщательностью и фантазией, которыми можно было бы восхититься, не будь у него за спиной внушительной толпы тех, кто уже писал книги и делал фильмы примерно про то же — то, что случилось на следующий день. Библейские пророчества и фантазии Данте, «Алая чума» Джека Лондона, «Хоббит» и «Властелин колец» Толкиена и десятки картин — от «Знамения» Алекса Пройаса до «Почтальона» Кевина Костнера с ним же в главной роли, от «На следующий день» до «Нитей» — впрочем, пусть лучшие, чем я, знатоки кино продолжат этот список.

Маккарти, похоже, тоже писал свою книгу под будущий фильм (который уже и сделан, см. врез): диалогов и описаний здесь избыток, мыслей и ощущений отца — горсть. Кульминация путешествия наступает в финале. И он вполне сказочный: человечество, представленное не только каннибалами, но и отцом, который не жалеет никого, кроме сына, и легко обрекает на смерть вора, укравшего у них еду, — человечество, погрязшее в эгоизме, проигрывает и погибает. Мальчик, который стремился помочь всем доходягам, что встречались им в пути, побеждает. И мир рождается заново.

Эту книгу, написанную большим мастером и все же изумительно поверхностную, напрочь лишенную смысловой сложности и глубины, в Америке наградили Пулитцеровской премией, очевидно перепутав незатейливость с прозрачностью и ясностью. Но может быть, жюри просто порадовалось умению Маккарти растянуть содержание рассказа на целый роман и при этом держать внимание читателя до последней точки.
Майя Кучерская

http://www.vedomosti.ru/newspaper/article/2010/02/24/226404