Советуем почитать

Взросление — это череда событий, которые на нас влияют, и наши попытки интерпретировать эти события, опираясь на то, что называется опытом и воспоминаниями, особенностями характера. Но можно ли полагаться на этот скудный инструментарий?

«Мы совершенно не в себе» Карен Джой Фаулер — проникновенная история о том, как нас определяет детство, и о том, что никогда не поздно залечить былую травму. Но для этого придется набраться храбрости и заглянуть прошлому в лицо, а на лице этом будет звериный оскал. Или лучше сказать — человеческий?

К разговору о прозе Селукова подступаешься с опаской. Чересчур много сломано копий, и очень уж полярны мнения. Кажется, что нет никакого среднего арифметического; его назначают либо сразу гением, либо — нулем. Тем, правда, и интереснее.

Новый сборник, как обещает издатель, похож на «Добыть Тарковского», только герои взрослее, а вместо девяностых и нулевых — благополучные и однообразные десятые, плюс предполагаемое будущее, какой-нибудь там 2033 или 2057 год. Объем текстов все тот же — от двух до десяти страниц в среднем; та же лаконичность стиля, горькая ирония, тонкая насмешка — полный боекомплект.

Не секрет, что среди читателей очень много писателей. Писатели вчитываются друг в друга, даже если текст им не очень нравится. Это чтение не ради удовольствия, а с целью понять — как, из чего сделана очередная «нашумевшая» книга. От романа о писателе тем более ожидается подробная инструкция — чем живет тот, кто пишет? Во сколько просыпается? На чем записывает внезапные идеи? Кто его бета-ридер? Как он понимает, что работа закончена? И сколько было и будет на свете книг о писательстве, столько ответов мы и найдем, причем все они нередко бесполезны: чтобы писать, как кто-то, нужно жить, любить, страдать и даже выглядеть, как он.

Представьте творческий коллектив, который отправился снимать фильм по важному правительственному поручению. Вот только все декорации сгорели, пленка кончилась, сценарист вне закона, а звукорежиссер потерял слух после ранения — и киношники знали об этом, когда нанимали его. Смогут ли они снять хорошее кино? Представьте еще, что все это происходит в последние месяцы Второй мировой войны в разваливающемся на части тысячелетнем рейхе. И что завершить съемки — возможно, не основная цель киношников. Пока властям рейха не до кино, сценарий можно переписывать сколько угодно раз. Главное — оставить броское название, что-нибудь про свободу. Штампуемые по инерции патриотические ленты давно потеряли всякое отношение к реальности, и непонятно, кто меньше им верит — те, кто снимают, или те, кто смотрят. Граница между видимостью и действительностью становится совсем зыбкой. Мир перевернутой морали может закончиться только так — перевернутой онтологией. Единственная проблема в том, что съемки несуществующего фильма могут окончиться самой настоящей катастрофой.