Имя Герты Мюллер получило широкую известность в 2009 году, когда ей вручили Нобелевскую премию по литературе, с традиционно туманной шведской формулировкой — «насыщенностью своей поэзии и искренностью прозы [она] обрисовывает миры отверженных». Отверженные, или лишенцы (dispossessed), о которых говорит Шведская академия, — это банатские швабы, большая колония этнических немцев, живших на протяжении нескольких веков в отрыве от метрополии, на пятачке Восточной Европы, по которому за последние сто лет несколько раз с особым рвением прокладывали новые государственные границы (в позднесоветские времена эта историческая область была поделена между Венгрией, Румынией и Югославией).Мюллер, родившаяся в 1953 году, выросла на румынской территории (хотя по-румынски заговорила намного позже, чем по-немецки). Этнические немцы Баната в основном довольно горячо поддерживали идеи Третьего рейха (так, отец писательницы служил в войсках Ваффен-СС). Когда с продвижением Советской армии ситуация стала меняться, их положение оказалось незавидным: Тито выслал их из Югославии, а советское военное командование в Румынии приказало отправить всех немцев в возрасте от 17 до 45 лет «для восстановления разрушенного войной народного хозяйства СССР». В числе депортированных в Россию пленных были мать Герты Мюллер и будущий поэт Оскар Пастиор, единственный немецкоязычный член влиятельной группы по преимуществу французских писателей-формалистов УЛИПО. Те, кто не умер в лагерях, в основном вернулись домой спустя несколько лет, в 1948—1949 годах.
Опыт этих людей и лег в основу самого известного на сегодняшний день романа Мюллер — «Качели дыхания» (Atemschaukel). Название романа, которое кое-где в русских источниках переводится как «Вдох-выдох», — это составное слово, не словарное, но вполне понятное для привычных к многоэтажным построениям немцев; в английском издании книга называется по первой фразе: Everything I Possess I Carry With Me («Все, что имею, ношу с собой»). В послесловии Мюллер пишет, что она собиралась писать эту книгу совместно с Пастиором, но из-за его смерти в 2006 году ей пришлось взять этот труд целиком на себя.
Герой и рассказчик романа, юноша из маленького трансильванского городка Лео Ауберг, только-только начавший разбираться с миром, в частности с собственной гомосексуальностью, в 17 лет вынужден вместе со всем остальным взрослым населением немецкого Баната отправиться в Донецкую область, в один из многочисленных советских лагерей для перемещенных лиц. Там он месит цемент, разгружает вагоны, спит на жестких нарах, страдает от холода, разбирается в разновидностях лопат и в привычках вшей, выстраивает сложную систему отношений с товарищами по несчастью, с русскими охранниками, с вольными поселенцами в соседней деревне, куда пленные время от времени ходят попрошайничать. Над всем, что происходит с героем и с его окружением, белой смертельной тенью парит Ангел Голода — и рассказчик развоплощается; после оборвавшегося знакомства с плотской жизнью (в том значении, в каком эти слова обычно употребляются) эротика уходит из повествования почти полностью, почти навсегда. Все, что остается от физиологии, это инстинкты выживания, в первую очередь никогда не отпускающее чувство голода.
Мюллер, которой удалось вырваться из Румынии лишь незадолго до падения диктатуры Чаушеску, в 1987 году, была и остается непримиримой противницей всего, что напоминает о коммунистическом режиме. На родине ей пришлось бросить профессиональную переводческую карьеру из-за отказа сотрудничать с Секуритате. После этого она вела жизнь поколения дворников и сторожей, подрабатывая воспитательницей в детском саду, давая частные уроки немецкого. В 1997 году она демонстративно вышла из немецкого ПЕН-центра в знак протеста против объединения с восточногерманским филиалом организации. Далеко не все могли похвастаться такой же стойкостью — в 2010 году, после опубликования романа, после Нобелевской премии, всплыли документы, доказывающие, что Оскар Пастиор с Секуритате сотрудничал.
Но роман, конечно, от этого никак не меняется. В сущности, «Качели дыхания» — это такой во много раз разросшийся «Один день Ивана Денисовича», обильно сдобренный поэтическим балканским мистицизмом — не таким удушливым, как, скажем, у Павича, но вполне ощутимым. И да, наверное, благополучной Европе время от времени надо напоминать о не вполне затянувшихся кровавых ранах, которые еще совсем недавно пересекали континент от края до края. Но с русским читателем эта книга, скорее всего, разминется. Те, кто в силу своего исторического беспамятства нуждается в напоминаниях подобного рода, Мюллер читать не смогут: там нет захватывающей истории, нет прямолинейного сюжета, нет бурных страстей — в общем, картинок и разговоров. А кому такая литература не претит, тот, как правило, и так читал Шаламова и Солженицына. Так что интерес «Качелей» по большей части этнографический: мы не располагаем многочисленными свидетельствами с другой стороны.
Хотя нам не удалось ознакомиться с текстом оригинала, по переводу видно, как бережно Марк Белорусец, давний поклонник творчества Мюллер, относится к словесной ткани. Если закрыть глаза на некоторые случаи переводческой капитуляции (например, когда автор явно играет с многозначностью слова Fleisch — «мясо» и «плоть») или на просторечные слова («вылазит», «залазит»), которые, скорее всего, являются речевой особенностью переводчика, а не рассказчика, — очевидно, что «насыщенность поэзии и искренность прозы» в русском переводе никуда не исчезли. Так что, со всеми оговорками, теперь и у нас есть возможность оценить одно из недавних решений Нобелевского комитета.
Виктор Сонькин
http://www.openspace.ru/literature/events/details/21055/?expand=yes#expand
Герой и рассказчик романа, юноша из маленького трансильванского городка Лео Ауберг, только-только начавший разбираться с миром, в частности с собственной гомосексуальностью, в 17 лет вынужден вместе со всем остальным взрослым населением немецкого Баната отправиться в Донецкую область, в один из многочисленных советских лагерей для перемещенных лиц. Там он месит цемент, разгружает вагоны, спит на жестких нарах, страдает от холода, разбирается в разновидностях лопат и в привычках вшей, выстраивает сложную систему отношений с товарищами по несчастью, с русскими охранниками, с вольными поселенцами в соседней деревне, куда пленные время от времени ходят попрошайничать. Над всем, что происходит с героем и с его окружением, белой смертельной тенью парит Ангел Голода — и рассказчик развоплощается; после оборвавшегося знакомства с плотской жизнью (в том значении, в каком эти слова обычно употребляются) эротика уходит из повествования почти полностью, почти навсегда. Все, что остается от физиологии, это инстинкты выживания, в первую очередь никогда не отпускающее чувство голода.
Мюллер, которой удалось вырваться из Румынии лишь незадолго до падения диктатуры Чаушеску, в 1987 году, была и остается непримиримой противницей всего, что напоминает о коммунистическом режиме. На родине ей пришлось бросить профессиональную переводческую карьеру из-за отказа сотрудничать с Секуритате. После этого она вела жизнь поколения дворников и сторожей, подрабатывая воспитательницей в детском саду, давая частные уроки немецкого. В 1997 году она демонстративно вышла из немецкого ПЕН-центра в знак протеста против объединения с восточногерманским филиалом организации. Далеко не все могли похвастаться такой же стойкостью — в 2010 году, после опубликования романа, после Нобелевской премии, всплыли документы, доказывающие, что Оскар Пастиор с Секуритате сотрудничал.
Но роман, конечно, от этого никак не меняется. В сущности, «Качели дыхания» — это такой во много раз разросшийся «Один день Ивана Денисовича», обильно сдобренный поэтическим балканским мистицизмом — не таким удушливым, как, скажем, у Павича, но вполне ощутимым. И да, наверное, благополучной Европе время от времени надо напоминать о не вполне затянувшихся кровавых ранах, которые еще совсем недавно пересекали континент от края до края. Но с русским читателем эта книга, скорее всего, разминется. Те, кто в силу своего исторического беспамятства нуждается в напоминаниях подобного рода, Мюллер читать не смогут: там нет захватывающей истории, нет прямолинейного сюжета, нет бурных страстей — в общем, картинок и разговоров. А кому такая литература не претит, тот, как правило, и так читал Шаламова и Солженицына. Так что интерес «Качелей» по большей части этнографический: мы не располагаем многочисленными свидетельствами с другой стороны.
Хотя нам не удалось ознакомиться с текстом оригинала, по переводу видно, как бережно Марк Белорусец, давний поклонник творчества Мюллер, относится к словесной ткани. Если закрыть глаза на некоторые случаи переводческой капитуляции (например, когда автор явно играет с многозначностью слова Fleisch — «мясо» и «плоть») или на просторечные слова («вылазит», «залазит»), которые, скорее всего, являются речевой особенностью переводчика, а не рассказчика, — очевидно, что «насыщенность поэзии и искренность прозы» в русском переводе никуда не исчезли. Так что, со всеми оговорками, теперь и у нас есть возможность оценить одно из недавних решений Нобелевского комитета.
Виктор Сонькин
http://www.openspace.ru/literature/events/details/21055/?expand=yes#expand
