Шон Тан теоретически должен быть известен каждому. Во-первых, как концепт-художник мультфильма про восторженного робота Валл-И; во-вторых, что даже лучше, как автор удивительной книги об иммигрантах «Прибытие» (The Arrival). На самом же деле Шона Тана не знает почти никто: «Прибытие» так и не издали в России, несмотря на просьбы трудящихся, а «Валл-И» запомнился отечественному зрителю как удачная работа анимационной студии Pixar — без подробностей. В результате только что вышедшая «Ничья вещь» становится по-настоящему сенсационной. Впрочем, как у почти всякой отечественной сенсации, у Lost Thing отчетливый аромат хорошо выдержанной мировой классики: за десять лет бытования книги Тан успел получить почетный диплом Международной книжной ярмарки в Болонье, премии Aurealis и Spectrum в Соединенных Штатах, снять по книге короткометражку, получившую десятки премий, и поставить пьесу, которая несколько сезонов с успехом шла на австралийских театральных площадках.Наверное, самые интересные игрушки — те, которые не игрушки вовсе: мамина помада, папин набор отверток. Лучшие истории — рассказанные взрослыми, когда они не пытаются прикинуться детьми, подстроиться под собеседника. Лучшие картинки — совсем не картинки, а вовсе даже схемы паровых двигателей и цепей постоянного тока. Шон Тан, кажется, с этим согласен, а потому не сюсюкает, не заигрывает с читателем и не превращает ребенка в инопланетянина с непонятной, но совершенно точно отличающейся от взрослых психикой. Наоборот, он рассказывает детям совсем не детскую историю про то, как грустно бывает взрослеть, — и обрамляет ее вырезками из папиных учебников по физике и технике.
Мальчик собирает на пляже крышки от бутылок, у него их целая коллекция, а коллекция должна пополняться. Но вместо крышек он находит Ничью вещь.
Прямо здесь и сейчас необходимо оговориться: такой перевод оригинального The Lost Thing (отсылающий, кстати говоря, к одному пространному рассуждению Германа Мелвилла в «Моби Дике») понятен, но вызывает некоторые нарекания. Конечно, это сложная задача: как перевести одинокое lost, если речь идет и о потерянности, и о забытости, и о ничейности, и об упущенности Вещи? Однако Потерянность кажется все-таки наиболее значимым качеством: тогда, во всяком случае, считываются отсылки к «Сказке о потерянном времени» и к «потерянным мальчишкам» Джеймса Барри. И если постоянные сравнения со Шварцем — игра исключительно русского ума, нелегитимная, но занятная, то диалог с «Питером Пэном», вероятно, сознательный: в книге Тана присутствует не только мотив взросления, но и собственный Neverland.
Впрочем, Ничейность также важна: особенно когда мальчик Шон отводит Вещь (вполне одушевленного стимпанковского монстра с щенячьими повадками) к своему другу Питу и тот произносит сакраментальное: «Может, у нее вообще нет хозяина. Может, она вообще ниоткуда. Некоторые вещи сами по себе <…> просто ничьи».
Для Ничьих вещей в городе под названием Окраина есть специальное Министерство Концов с концами «С глазус долоус», где память о Вещах благополучно стирают, а сами Вещи оставляют покинутыми навсегда — эдакий вариант живодерни или интерната. Неудивительно, что мальчик Шон ищет (и находит) другой путь — некое секретное место, где Ничьи вещи становятся счастливыми.
Neverland Тана напоминает уэллсовский рай за Зеленой дверью: не совсем понятно, на своем ли месте там Ничьи вещи, но, так или иначе, они выглядят довольными жизнью. Мальчику Шону же ничего не остается, как идти дальше, попрощавшись и с монстром, и с детством: «Я до сих пор иногда вспоминаю, как нашел ничью вещь. Особенно когда краем глаза замечаю что-то, что кажется не на своем месте. Странные, печальные, как будто потерянные вещи. Правда, в последнее время я вижу их все реже и реже. Может, их просто не так много осталось. Или я перестал их замечать. Видимо, слишком занят всякими другими делами».
Вообще-то «Ничья вещь», несмотря на сюрреалистичные иллюстрации, на редкость правдивая книжка, в смысле — пропитанная правдой жизни. Дело в том, что в рассказе Тана совершенно отсутствует такая важная для детских книг и совершенно не реалистичная идея награды за хорошее поведение. Мальчик Шон мог выбрать: сдать Вещь в мрачное Министерство или потратить кучу сил и времени, но найти для Вещи достойный приют. Но и в первом, и во втором случае он прощается с Вещью, утрачивает навык замечать Вещи на улице и превращается в такого же взрослого, как и все вокруг. С другой стороны, может быть, важнее другое — знание, что хорошие поступки не обязательно вознаграждаются и хорошие они не из-за наград, а сами по себе.
Мария Скаф
http://www.openspace.ru/literature/events/details/20274/
Прямо здесь и сейчас необходимо оговориться: такой перевод оригинального The Lost Thing (отсылающий, кстати говоря, к одному пространному рассуждению Германа Мелвилла в «Моби Дике») понятен, но вызывает некоторые нарекания. Конечно, это сложная задача: как перевести одинокое lost, если речь идет и о потерянности, и о забытости, и о ничейности, и об упущенности Вещи? Однако Потерянность кажется все-таки наиболее значимым качеством: тогда, во всяком случае, считываются отсылки к «Сказке о потерянном времени» и к «потерянным мальчишкам» Джеймса Барри. И если постоянные сравнения со Шварцем — игра исключительно русского ума, нелегитимная, но занятная, то диалог с «Питером Пэном», вероятно, сознательный: в книге Тана присутствует не только мотив взросления, но и собственный Neverland.
Впрочем, Ничейность также важна: особенно когда мальчик Шон отводит Вещь (вполне одушевленного стимпанковского монстра с щенячьими повадками) к своему другу Питу и тот произносит сакраментальное: «Может, у нее вообще нет хозяина. Может, она вообще ниоткуда. Некоторые вещи сами по себе <…> просто ничьи».
Для Ничьих вещей в городе под названием Окраина есть специальное Министерство Концов с концами «С глазус долоус», где память о Вещах благополучно стирают, а сами Вещи оставляют покинутыми навсегда — эдакий вариант живодерни или интерната. Неудивительно, что мальчик Шон ищет (и находит) другой путь — некое секретное место, где Ничьи вещи становятся счастливыми.
Neverland Тана напоминает уэллсовский рай за Зеленой дверью: не совсем понятно, на своем ли месте там Ничьи вещи, но, так или иначе, они выглядят довольными жизнью. Мальчику Шону же ничего не остается, как идти дальше, попрощавшись и с монстром, и с детством: «Я до сих пор иногда вспоминаю, как нашел ничью вещь. Особенно когда краем глаза замечаю что-то, что кажется не на своем месте. Странные, печальные, как будто потерянные вещи. Правда, в последнее время я вижу их все реже и реже. Может, их просто не так много осталось. Или я перестал их замечать. Видимо, слишком занят всякими другими делами».
Вообще-то «Ничья вещь», несмотря на сюрреалистичные иллюстрации, на редкость правдивая книжка, в смысле — пропитанная правдой жизни. Дело в том, что в рассказе Тана совершенно отсутствует такая важная для детских книг и совершенно не реалистичная идея награды за хорошее поведение. Мальчик Шон мог выбрать: сдать Вещь в мрачное Министерство или потратить кучу сил и времени, но найти для Вещи достойный приют. Но и в первом, и во втором случае он прощается с Вещью, утрачивает навык замечать Вещи на улице и превращается в такого же взрослого, как и все вокруг. С другой стороны, может быть, важнее другое — знание, что хорошие поступки не обязательно вознаграждаются и хорошие они не из-за наград, а сами по себе.
Мария Скаф
http://www.openspace.ru/literature/events/details/20274/
