«Заблуждение велосипеда» Ксении Драгунской — исповедь позднего ребенка с попыткой вернуть хоть что-нибудь вместо украденного в детстве двухколесного друга на белых шинах.«Заблуждение велосипеда» ближе к взрослым пьесам Драгунской, которые на самом деле — сценические повести. А от ее адресуемых детям игр с Хармсом в этой книге о детстве вообще ничего нет. Ну разве в определении: «Биографической эта проза может быть названа условно».
Все вроде вполне мемуарно. Я Ксюша Драгунская. Мой папа — тот самый Виктор Драгунский, которого «Денискины рассказы». Поздний ребенок. Меня очень ждали, а потом оказалось — никому не нужна.
«Родили, даже не извинились, — сказала одна тормознутая девочка лет тринадцати. — А я теперь живи, мучайся...»
Из биографии проза не получается. Общее место и правило: жизнь и проза писателя как минимум не одно и то же. Одно растет из другого, и получается нечто третье. Исключение для книг первых и последних. В первых хороший дебютант так мало знает про себя, что вынужден все придумывать. В последних маститые вспоминают других таких же и только этим интересны.
Драгунская написала все как было.
Оказалось, даже если пишешь про себя и тех, кто рядом, вполне искренне (там и справка приводится из ВГИКА, подтверждающая: «Ксения Драгунская искренняя») и ничего не выдумываешь, но ты при этом поэт и сделать с этим ничего не можешь — все получается вопреки правилам.
В маленькой повести то, из чего жизнь: детство, юность, зрелость, старость. Нелюбимая мамой девочка Ксения, и она же рыжая сумасшедшая старуха в заколоченном доме. Девочка мечтает о собаке, чтобы мама не отдавала ее на пятидневку и не сплавляла на выходные, и видит папу мертвым. Старуха обещает собственному пальто свозить его на море. А речке — написать о ней рассказ, пока не высохла.
Кажется, вот эта самая старуха и вспоминает себя девочкой.
И через повесть подтверждением-рефреном трифоновское «надо ли вспоминать?» переходит в «можно ли не вспоминать?». Получается не воспоминание, а проживание. И Юрий Валентинович тут же рядом, на писательских дачах. Его называют гением, он пишет с мамы Ксении одиночество вдовы из «Другой жизни». А для девочки Ксении он просто грузный и мрачный дядька, к которому мама тянет в гости, вместо того чтобы побыть с ней, о чем она мечтала всю неделю и жизнь.
Три темы, столько же сюжетов.
Переплетены, но связи скрыты для читательского додумывания. Самый яркий до боли — история любви девочки к маме и обратной нелюбви.
От Драгунской долго ждали, что напишет какие-нибудь милые рассказы вроде папиных. А она всю жизнь их не писала. А тут — пожалуйста. И не во вставной новелле «Что я ненавижу?», а вот в этих сходных мотивах, где все то же и все не так. Велосипед любимый тоже крадут, но это не велосипед, а единственное близкое двухколесное существо. Там даже каша есть. Только ее съедают воры в перестройку. Забираются на дачу и съедают.
Собаку, о которой с папой мечтали по утрам, в конце концов дарят, а когда она стала уже твоей, папа умирает и собаку любимая мама отдает.
Потому что «некому гулять». И «вырастешь — купим другую».
Другая жизнь. С папой кончились романтика и юмор шестидесятых. В школе по-прежнему октябрята и пионеры. Но они ее в конце концов и поджигают.
Потом наступает третья и четвертая «другие жизни», и время, когда можно было гулять одной по лесу, который теперь у всех отобрали и обнесли забором, кажется тоже «другим».
Надо ли вспоминать? Можно ли не вспоминать?
И что делать, если жизнь, в которой все друг друга любят, кончилась до твоего рождения, а может быть, и была только в книге?
На самом деле любовь была. И не только к речке, велосипеду и к холодной маме, для которой все важнее тебя. Но, чтобы ее почувствовать, нужно вернуться в ту жизнь и написать ее. Или помочь вернуться загибающемуся в Америке не самому приятному приятелю детства Косте Число. Нужно только, чтобы проклявшая его и забывшая мама согласилась вспомнить и полюбить. Нужно только похоронить череп возлюбленной предка Число, который всю жизнь стоит у них на шкафу. И тогда откроется вдруг, кто же украл в детстве твоего единственного двухколесного друга.
Книжку будут называть биографической. Но это все равно, когда открываешь и читаешь
«Воры съели гречневую кашу. Проникнув в заросший, щебечущий птицами сад, они увидели шпингалет на дощатой калитке и рассмеялись над шпингалетом, призванным охранять сад от чужих. Просто расхохотались и пошли, не таясь, по треснувшим плиткам дорожки, а ветки жасмина и елок трогали их за плечи, словно здороваясь…»
Владимир Цыбульский
http://gazeta.ru/culture/2010/10/15/a_3428730.shtml
Драгунская написала все как было.
Оказалось, даже если пишешь про себя и тех, кто рядом, вполне искренне (там и справка приводится из ВГИКА, подтверждающая: «Ксения Драгунская искренняя») и ничего не выдумываешь, но ты при этом поэт и сделать с этим ничего не можешь — все получается вопреки правилам.
В маленькой повести то, из чего жизнь: детство, юность, зрелость, старость. Нелюбимая мамой девочка Ксения, и она же рыжая сумасшедшая старуха в заколоченном доме. Девочка мечтает о собаке, чтобы мама не отдавала ее на пятидневку и не сплавляла на выходные, и видит папу мертвым. Старуха обещает собственному пальто свозить его на море. А речке — написать о ней рассказ, пока не высохла.
Кажется, вот эта самая старуха и вспоминает себя девочкой.
И через повесть подтверждением-рефреном трифоновское «надо ли вспоминать?» переходит в «можно ли не вспоминать?». Получается не воспоминание, а проживание. И Юрий Валентинович тут же рядом, на писательских дачах. Его называют гением, он пишет с мамы Ксении одиночество вдовы из «Другой жизни». А для девочки Ксении он просто грузный и мрачный дядька, к которому мама тянет в гости, вместо того чтобы побыть с ней, о чем она мечтала всю неделю и жизнь.
Три темы, столько же сюжетов.
Переплетены, но связи скрыты для читательского додумывания. Самый яркий до боли — история любви девочки к маме и обратной нелюбви.
От Драгунской долго ждали, что напишет какие-нибудь милые рассказы вроде папиных. А она всю жизнь их не писала. А тут — пожалуйста. И не во вставной новелле «Что я ненавижу?», а вот в этих сходных мотивах, где все то же и все не так. Велосипед любимый тоже крадут, но это не велосипед, а единственное близкое двухколесное существо. Там даже каша есть. Только ее съедают воры в перестройку. Забираются на дачу и съедают.
Собаку, о которой с папой мечтали по утрам, в конце концов дарят, а когда она стала уже твоей, папа умирает и собаку любимая мама отдает.
Потому что «некому гулять». И «вырастешь — купим другую».
Другая жизнь. С папой кончились романтика и юмор шестидесятых. В школе по-прежнему октябрята и пионеры. Но они ее в конце концов и поджигают.
Потом наступает третья и четвертая «другие жизни», и время, когда можно было гулять одной по лесу, который теперь у всех отобрали и обнесли забором, кажется тоже «другим».
Надо ли вспоминать? Можно ли не вспоминать?
И что делать, если жизнь, в которой все друг друга любят, кончилась до твоего рождения, а может быть, и была только в книге?
На самом деле любовь была. И не только к речке, велосипеду и к холодной маме, для которой все важнее тебя. Но, чтобы ее почувствовать, нужно вернуться в ту жизнь и написать ее. Или помочь вернуться загибающемуся в Америке не самому приятному приятелю детства Косте Число. Нужно только, чтобы проклявшая его и забывшая мама согласилась вспомнить и полюбить. Нужно только похоронить череп возлюбленной предка Число, который всю жизнь стоит у них на шкафу. И тогда откроется вдруг, кто же украл в детстве твоего единственного двухколесного друга.
Книжку будут называть биографической. Но это все равно, когда открываешь и читаешь
«Воры съели гречневую кашу. Проникнув в заросший, щебечущий птицами сад, они увидели шпингалет на дощатой калитке и рассмеялись над шпингалетом, призванным охранять сад от чужих. Просто расхохотались и пошли, не таясь, по треснувшим плиткам дорожки, а ветки жасмина и елок трогали их за плечи, словно здороваясь…»
Владимир Цыбульский
http://gazeta.ru/culture/2010/10/15/a_3428730.shtml
