Есть такие дети, которые просто не в состоянии ездить на велосипеде спокойно: руки на руле, ступни на педалях, скорость – средняя. Они нарушают правила, чтобы не было скучно. Как писатели, которые обожают экспериментировать с литературными жанрами и стилями. Таких не очень много. Еще меньше тех, у кого это получается интересно. Но чтобы выполнить оба условия в одном романе, а не на протяжении долгой творческой жизни – да... мало быть хорошим велогонщиком. Надо носить желтую майку лидера – надо быть Раймоном Кено!А теперь, как пишет он сам, – «Смена времени. Смена места». В одно парижское кафе в 20-х годах прошлого века приходили две компании: одна состояла из трех стариков, другая – из студентов. Они заказывали перно или кофе, играли в бильярд или пикет, но больше – болтали. Не каждый день, конечно, но часто – так часто, что можно было подумать, будто этому не будет конца. Все шло по кругу, как представление, как цветной диафильм. И был, разумеется, человек, который крутил рукоятку. Этот человек много повидал. Он был психолог. Он был философ. Никто и не подозревает, сколько может знать о мире старый официант кафе. Альфред подает напитки: кому – вино, а кому – молоко. Но то, что он слышит, и то, что он видит, пока принимает заказы или зевает у барной стойки, нисколько не влияет на то, что он думает. А он, наблюдая сезонные перемены, думает: «О, сейчас повторится то, а затем вот то». И все именно так и происходит. В этом он очень похож на синоптика из фильма «День сурка». Даже война, даже эпидемия испанки, даже эйнштейновская теория относительности не застанет его врасплох. Героя Билла Мюррея, правда, ошарашила любовь, но ведь на то он и был синоптиком: с временами года у него сложились не простые, а профессиональные отношения. А здесь действует, точнее, бездействует, официант. Любовью, равно как и природным круговоротом, его не возьмешь. «Я – неподвижен», – говорит Альфред, пока вокруг вращаются блюдца, бутылки с аперитивом и люди. – «Я стою на месте, это они совершают круг и возвращаются. Их это более-менее устраивает». Обновляется ведь не только природа – как ее преподают школьные учителя. Обновляются люди: одни уезжают, другие приезжают, старики умирают, молодые стареют. Они и не подозревают до поры до времени, что, кроме повторений, в жизни всегда что-нибудь бывает последним.
Поэтому каждое слово, которое Кено выбирает, прежде чем написать, он вначале осторожно ставит на сверхчувствительные весы. Оно может быть причудливым (как «кенокаут», или «дьяволоскептическая усмешка»), но только не случайным. И каждый его повтор – такой же преднамеренный и выверенный. А если учитывать, что рассказывают о событиях шестеро завсегдатаев кафе, их знакомые и один внимательный официант, то роман становится похож на совместное творчество дюжины братьев-близнецов, у каждого из которых своя профессия. Первую главу написал художник-сюрреалист, вторую – поэт-кубист, одну доверили киносценаристу, другую – студенту философского факультета. И чем дальше – тем занятнее. Потому что при всей неповторимости каждой части они слеплены из одного материала: может, отцы у близнецов были и разные, но мама – одна.
Дира Альмайер, «Книжное обозрение», №11, 2010
