 |
В начале XIX века существовал такой известный аттракцион: любой желающий мог сыграть в шахматы с «автоматоном» — машиной, которой придали облик арабского путешественника и мудреца (чалма, халат, густая борода). С «техновизирем» в свое время якобы сыграл даже сам Бонапарт — и с треском проиграл, ведь машина легко предугадывала ходы соперника и пресекала попытки оспорить свою власть над шахматным полем. Однако во время очередного турне по Германии выяснилось: внутри машины все это время находился отсек, который занимал профессиональный шахматист, и с помощью хитроумной системы зеркал и рычагов он мог следить за партией и делать ходы. |
«Машины как я», как и все последние романы Иэна Макьюэна, напоминают такого автоматона: снаружи тебя приманивают любопытной завязкой («эмбрион из материнской утробы раскрывает преступление» или «андроид становится причиной любовного треугольника») — но внутри сидит все тот же хитрый Макьюэн, который просто ждет удобного случая, чтобы высказаться на интересующие его темы. И если «В скорлупе» был поводом порассуждать об очередном «закате Европы» и поставить диагноз современному интеллектуалу как представителю вырождающегося вида, то в «Машинах как я» автор говорит и о Брекзите, и о #MeToo, и об искусственном интеллекте и технологической сингулярности, и даже уделяет время правильному воспитанию детей.
Начало романа действительно интригует: на дворе альтернативные восьмидесятые, Алан Тьюринг не совершает суицид, а доживает свой век, участвуя в разработке множества прорывных технологий, пуля Ли Харви Освальда пролетает мимо, а Тэтчер проигрывает Фолклендскую войну. В это время в продажу по всему миру поступают первые андроиды — двенадцать Адамов и тринадцать Ев. На последние оставшиеся от наследства деньги техноэнтузиаст Чарли Фрэнд покупает Адама и несет к себе домой, и его странные отношения с соседкой Мирандой быстро превращаются в некое подобие любовного треугольника.
Проблема в том, что Макьюэн не очень любит фантастику. В своих интервью он говорил о том, как ему хотелось бы взять приемы фантастических романов и поместить в фантастический сюжет исследование человеческой психологии» — как будто последние полвека фантастика не занималась тем же самым. В результате автор довольно долго не может выбрать, что ему интереснее: описать альтернативную вселенную или проследить столкновение характеров людей и машин, — не очень понимая, что в идеальном варианте из одного должно вытекать другое, события альтернативного мира должны напрямую влиять на состояние героев — иначе зачем вообще вводить фантастическое в роман? Тем более что из Макьюэна никудышный визионер: в восьмидесятых годах внезапно в каждой семье есть персональный компьютер, люди активно пользуются социальными сетями и видеозвонками и покупают андроидов. За все эти гигантские технологические прорывы (по меркам наших восьмидесятых) отвечает один лишь Алан Тьюринг, и нам никогда не объяснят, как технологии смогли развиться так быстро. Зато у Макьюэна появился лишний повод пофилософствовать:
Настоящее — это в высшей степени случайное сочетание вероятностей. Оно могло быть другим. Любая его часть или все оно могло оказаться не таким, как сейчас. Это верно как в малых, так и в больших масштабах. Как просто представить себе мир, в котором мой несчастный палец не доставил бы мне хлопот; мир, в котором я богат, живу на северной стороне Темзы, после того, как одна из моих схем оказалась успешной…
Пока рассказчик произносит все эти трюизмы с серьезной миной, в квартире у Чарли царит хрупкое перемирие: Адам постигает границы своей индивидуальности, а Чарли ревнует Миранду к механоиду (Макьюэн не воздержится от интересных подробностей того, откуда у роботов берется эрекция). Но и здесь автор как будто топчется на месте, не зная, что ему с таким набором персонажей делать: Адам, словно злодей из «Мстителей», может долго жаловаться на несовершенство человеческой природы и меланхолично цитировать Шекспира, но нельзя ведь бесконечно поить читателя этой «мыслящей водой». И действительно, к последней трети романа автор, раскрыв тайну из прошлого Миранды, разыгрывает то, что умеет лучше всего: психологическую драму, которую только обостряет присутствие интеллекта, неспособного лгать и принимать ложь от других. Вопрос сексуального согласия, насилие, которое травмирует не только насильника и его жертву, но и всех причастных — здесь обнаруживаешь зерно романа, которому фантастическая подоплека совершенно не требовалась.
Да и не всякий читатель до последней трети романа дотерпит: Чарли катастрофически не способен испытывать эмпатию, его нарциссический характер не эволюционирует на протяжении сотен страниц, и не вызывает особенного удивления то, что отец Миранды принимает Чарли за андроида, а Адама — за человека.
В этом романе машина человечнее главного героя, и это вовсе не комплимент авторскому воображению. В конечном итоге даже появление сэра Алана Тьюринга, биографию которого Макьюэн изучил по многочисленным источникам, оборачивается долгим монологом, в котором гениальный программист зачем-то объясняет недалекому Чарли основы робототехники. Этот монолог, как и многие эпизоды романа, ни на что не влияет: расцвет и угасание искусственного интеллекта остаются за пределами понимания героев.
«Машины как я» — психологическая драма, зачем-то упакованная во множество слоев фантастических допущений. Погнавшись за трендом жанрового смешения, Макьюэн написал странный роман, в котором об искусственном интеллекте не говорится ничего принципиально нового, даже по сравнению с «Мечтают ли андроиды об электроовцах?» льтер Дика, но при этом авторские рассуждения о будущем кибернетики подаются с пафосом и помпой, как будто научная фантастика со времен того же Дика не исследовала эту тему вдоль и поперек. В результате живой текст о трагедии, вине и ее искуплении оказывается намертво впаян в груды ненужных замыслов — а ведь это ядро и есть единственный элемент, который оживляет роман-кадавр и заставляет его двигаться.
