 |
Андрей Рубанов написал новый роман. Славянское фэнтези, русскую «Игру престолов» — изустную побывальщину о малой девке Марье, которая «обошла всю землю и добралась до неба в поисках любимого — его звали Финист, и он не был человеком». Нам говорят: никогда не читайте аннотации — но куда ж без этого, особенно когда издательское описание уже есть, а сама книга еще не вышла. И в случае с Рубановым от восхищения захватывает дух: главный герой нового романа мастера изображения сверхчеловеков — женщина! Впрочем, уже на странице с оглавлением понимаешь, что ожидания твои были обмануты, а во время чтения осознаешь, что еще и ого-го как. Пресловутая Марья, обозначенная в аннотации, в самом тексте появляется лишь пунктиром, а возлюбленный ее Финист (чье имя вынесено в заглавие!) и вовсе раз пять — и только в двух из них автор предоставляет ему возможность говорить. |
Задумка очень эффектная — рассказать историю одних персонажей глазами других, — но и тут скрывается обманка. Чувства Марьи и Финиста хоть и являются причиной и истоком всех романных событий, отодвинуты на второй, если не на третий план. В центре же — трое мужчин, которые влюблялись в Марью. И получается, что образы претендентов на звание центральных персонажей остаются совершенно не раскрытыми — для этого им просто не хватает романного времени. Марья, несмотря на полунамеки о скрывающейся за хрупким фасадом недюжинной силе, оказывается достаточно плоской, развития (впрочем, как и раскрытия) персонажа за почти 600 страниц так и не происходит — а почва, казалось бы, благодатная. С Финистом и вовсе не успеваешь понять ничего. Не очень ясны при таком раскладе и мотивы любовной лихорадки, которую вызывает Марья.
Впрочем, об этом уже писала Галина Юзефович, мы же сосредоточимся на том, как в романе Андрея Рубанова преломляется поэтика волшебной сказки. Она в целом определяет архитектонику романа — как на уровне смысла, так и на уровне композиции. Так, в сказках особым значением обладает число три (а история про перышко Финиста и вовсе пронизана этой нумерологией) — у Рубанова текст состоит из трех глав, у Марьи есть три волшебных предмета и три ложных жениха — они же три испытания подлинности ее чувств к жениху истинному.
Рубанов сплавляет в тексте столько сказочных (а также литературных) сюжетов, что сам Пропп бы позавидовал, — но при этом творчески переосмысляет их. Первая глава наиболее точно соотносится с действием классической сказки «Перышко Финиста ясна сокола». Во второй собран целый ряд змееборческих сюжетов: от истории Никиты Кожемяки до павшего от рук Добрыни Змея Горыныча, а также сказка про трех братьев Иванов и битву с тремя Чудо-Юдами (именно эта перенасыщенность — при соблюдении, однако, стилистической однородности — и делает главу, пожалуй, самой интересной для чтения). Тремя Иванами называются и главные герои рубановского романа, трое же мужчин идут во второй главе бороться со Змеем. Прототип героя третьей — один из главных антагонистов былинного богатыря Ильи Муромца — антропоморфный Соловей Разбойник, Одихмантьев сын.
Итак, первый рассказчик Рубанова — Иван Корень — скоморох, герой, исполняющий социальную сатиру — глуму — и оттого прозванный глумилой, мастер синтезировать различные формы искусства, тот, кто напрямую обращается к зрителю (в данном случае — читателю), как бы вовлекая его в игру.
Я буду рассказывать сначала коротко, затем все более подробно. Мое лицо при этом может принять неприятное выражение. Кроме того, в определенное время я впаду в нарочитое состояние, могу крикнуть, или заговорить не своим голосом, или хватануть себя зубами за пальцы. Может и слюна изо рта пойти, или сопля из ноздри выбежать.
Но в таком телесном проявлении не будет ничего стыдного. Я не обещал, что будет легко и приятно.
Ничему не удивляйся, просто слушай и получай удовольствие.
Понимаешь меня? Хорошо. Тогда слушай.
В этом Иване чувствуются и отголоски образа древнерусского певца и сказителя Бояна, великого предшественника автора «Слова о полку Игореве», которого в тексте несколько раз сравнивают не с кем-то, а с соловьем. Роман Рубанова не случайно начинается с персонажа именно такого типа — носителя устной народной культуры — как рассказ о «делах давно минувших дней, преданьях старины глубокой». Завершается же произведение документом письменным, автор которого уже не просто передает из уст в уста общие сюжеты, а сам становится творцом:
Письменная культура заинтересовала меня, я быстро научился нескольким алфавитам дикарей.
Они сочиняли исторические хроники, философские трактаты, любовные и гражданские стихи; почти все переписывалось во множестве копий и расходилось среди большого количества заинтересованных любителей.
Так я решил записать свою повесть.
Иван Резан — второй рассказчик романа — наиболее близок к сказочному Никите Кожемяке. Правда, в отличие от своего прототипа, он кожедуб, занимается изготовлением кожаных доспехов. Герой фольклорный мнет кожи, которые использовались в том числе для создания сапог — именно того предмета, с которым у рубановского персонажа отношения не ладятся. Единственный недостаток этой главы — загадочная история с пропавшей возлюбленной Ивана. Читатель, уже полностью погрузившись в сказочное пространство, ждет хэппи-энда — воссоединения разлученных любовников. Но этот роман придуман, кажется, только ради того, чтобы объяснить внезапно вспыхнувшие чувства Ивана к Марье — так как девушки очень похожи.
Третий повествователь — Соловей Разбойник — принадлежит одному народу с Финистом. Труднее всего с ним оказывается Марье, потому что он предстает как бы оборотным двойником ее истинного возлюбленного. Тоже птицечеловек, но не принц (в данном случае княжий сын), а нищий (в данном случае — изгой). Рубановский Соловей — архетипичный благородный разбойник.
В художественном мире «Финиста — ясного сокола» все будто бы перевернуто с ног на голову — если в сказках считалось, что Горыныч живет у огненной реки и стережет Калинов мост, по которому можно попасть в царство мертвых (привет, Цербер!), то у писателя гибель чудища, наоборот, помогает Марье попасть на небо, в город птицечеловеков Вертоград. Вертоград — в устаревшем значении «сад» — своеобразный Эдем.
По дороге к Змею, на краю леса стоит, как водится, избушка Бабы-Яги, охранительницы входа в царство смерти. Царством смерти в определенном смысле и оборачивается для героев убийство Змея.
Несмотря на некоторые сюжетные нестыковки и стилистические шероховатости, текст этот — очень и очень увлекательный для чтения (в особенности передача различных представлений о космогонии древнего мира) и для анализа, а в словах одного из героев будто бы слышатся отголоски желаний самого автора:
В моей повести нет назидания — только самоутверждение. Мне хочется, чтобы через сто лет какой-нибудь совершенно другой, новый человек, какой-нибудь оригинал, ищущий необычного, прочитал бы мои записки и подумал: вот, оказывается, как у них тогда все было! Вот, оказывается, какова была настоящая жизнь тех, ныне забытых, летающих и нелетающих троглодитов!
Что ж, будем надеяться, что они так или иначе сбудутся.
