Александр Кабаков написал первый в жизни исторический роман, но, похоже, не столько из любви к прошлому, сколько из растерянности перед настоящимРоман Александра Кабакова «Беглецъ», через «ять» и с «ером» на конце, явственно окликающий давнишнего «Невозвращенца», — небольшая по объему и первоклассная по исполнению стилизация дневника московского банковского служащего за 1917 год. Дневник якобы достался по случаю нашему современнику, любителю антиквариата. Перед нами спокойная демонстрация мастерства — совершенно очевидно, что и газеты, и мемуары того времени прочитаны были писателем в избытке, однако поверхность текста безупречно гладка, никаких капелек исследовательского пота, никаких швов. Естественная интонация, ровное дыхание, точно отмеренная горечь. «Все снегу нет. А мороз заворачивает порядочный, погубит озимый хлеб, то-то будет нашим страдальцам за народ дел — примутся спасать голодных газетными статейками и спичами под бургундское на благотворительных балах».
Наш герой — тихий алкоголик и несчастный человек. Сумрачный дом в Малаховке, прислуга, молчаливые обеды с нелюбимой супругой, редкие и мучительные встречи с любовницей, поездки в московскую службу, расползающаяся по России тьма и распад, запиваемые ежедневным графинчиком под яблоко и папиросы. Ощущения и мысли господина Л-ва, как будто нарочно, усреднены, подчеркнуто тривиальны, обыкновенны для многих его собратьев по сословию и веку: сослуживцы пошлы, православие не греет, война бессмысленна. Хочется же лишь одного — «бежать от невозможной, опасной жизни как можно дальше и близких увести».
И хотя судьба Л-ва делает неожиданные зигзаги — герой начинает сотрудничать с большевиками, потом помогает им ограбить собственный банк, а затем, точно во искупление вины, пытается застрелить Ленина, — ему все равно не вырваться из собственной усредненности, которая, впрочем, в выстроенном Кабаковым мире никак не ущербность, а почти достоинство. Поскольку среднее может появиться лишь при наличии верха и низа, т. е. стабильности.
Нет ничего проще, чем увидеть параллели между жизнью тогдашних мелких буржуа и сегодняшнего среднего класса, тем более что и сам писатель подталкивает к этому читателя, поместив дневник Л-ва в раму современности. Но вот вопрос: что позволяет различить в сегодня призма ушедшей жизни? Отчего печальный кабаковский глаз смотрит на современность сквозь монокль прошлого? Ведь вряд ли «Беглецъ» всего лишь красивая утренняя разминка мастера. Гораздо больше похоже, что выбор эпохи и героя (отчасти, видимо, автобиографического) продиктован усложнившимися отношениями автора с нынешней реальностью, которая на наших глазах утратила последнюю стилевую цельность и переживает очевидный кризис стиля. Предшествующая «Беглецу» книга Кабакова «Московские сказки» ядовито и точно описывала Москву гламурную. Но вот и той Москвы уж нет, как и помянутой в начале «Беглеца» Москвы 1970-х, — как к ним ни относись, тем самым единством стиля обладавших.
В новой книге Александра Кабакова слышна растерянность перед стилевой разорванностью, раздерганностью дня сегодняшнего, растерянность, необыкновенно изящно выраженная, но такая глубокая, что ничего не остается, как бежать из сегодня прочь, да хотя бы и в неуютную Москву 1917 года.
Майя Кучерская
http://www.vedomosti.ru/newspaper/article/2009/07/16/205312
